Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

— Мальчик мой, Реймон, мой малыш!

— Ладно-ладно, этим вы его не разбудите. Сами видите, он уже не дышит.

Покойный был в рубашке и джинсах, рубашка голубая, в красных пятнах: кровь. На ногах — домашние тапочки. Один из полицейских порылся в брючных карманах простертого на земле паренька и извлек складной нож.

Двое полицейских взяли тело, не обращая внимания на вопли матери, по-прежнему цеплявшейся за сына, и оттолкнули ее, чтобы не мешала. Забросили тело в машину. Двое других подняли мать, которая упала на тротуар и рыдала в луже крови. Все руки у нее были в крови; они подняли ее и тоже швырнули в машину:

— А ну, живо, поехали, вы нам еще дадите объяснения.

Машина с полицейскими, матерью и мертвецом рванула с места.

По тротуару растеклось огромное пятно крови. Люди как под гипнозом смотрели на это пятно. Соседкина собачка нюхала кровь, лизала ее. Дама потянула собачку за поводок. Я стер рукой мыло с лица. Люди разбредались, разводя руками.

— Вы помните, это тот самый, который на той неделе бежал с окровавленным лицом.

— Нет, это другой, из другой партии.

Недобритый, без галстука, я зашагал в ресторан.

— Вот так-то: живешь, живешь и помрешь, — услышал я напоследок за спиной.

— Раньше или позже — все там будем!

Меня терзала жажда. Жажда спиртного. Я завернул за угол, вошел в дверь.

Что-то переменилось. Я засомневался, тот ли это ресторан. Да, тот самый. Но теперь за столиками сидело множество людей с карабинами, прислоненными к стульям. Из карманов торчали рукоятки револьверов. Здесь были прежние посетители, были и новые. Почти все при оружии, завсегдатаи так же, как остальные.

— Надо же защищаться, черт побери, — сказала официантка, заметив испуг у меня на лице.

— Вина, — попросил я, — вина.

Я разглядывал обедающих. Мне с трудом удавалось узнать посетителей, которых я видал здесь каждый день. У них стали другие лица. Изменилось что-то главное. Они были те же и не те. В их облике проступила незнакомая ипостась, другая личность.

Все вокруг разговаривали, не обращая на меня внимания. До моих ушей долетали обрывки разговоров и отдельные слова: «Классовая борьба», «мясник с Красной площади», «с ножом в зубах», «богатые», «бедные», «пролетариат», «примитивный контрреволюционер», «диктатура, да, но свободная», «добровольно признанная», «завтрашние песни», «кровавые зори», «это будет новая варфоломеевская ночь», «такое искупается кровью и смывается кровью», «согласитесь, что они сами напросились, со всей этой коррупцией», «грязные буржуи», «рабочие бедны, потому что пьют, все они алкоголики», «и наркотики туда же», «коллективизм», «индивидуализм», «тоталитаризм», «общество потребления», «сосут народную кровь», «продажный правящий класс». Кто-то долговязый, тощий внезапно вскочил в ярости, грохнул кулаком по столу, так что посыпались вилки и ножи, и прогремел: «А братство! Нельзя забывать братство!» Повисла тишина. Люди опешили. На мгновение все перестали жевать. Долговязый сел на место. Потом споры возобновились: «Хватит с нас», «три четверти человечества живут в нищете, если это вообще можно называть жизнью, они умирают с голоду», «мы — привилегированные». «По сравнению с нашими привилегированными мы не привилегированные». «Хватит привилегий». «Долой привилегии». «Что-то должно измениться». «Люди не меняются». «Революции проходят». «Эволюция или революция?»

«Все имеет свой конец. Все имеет свое начало».

«Это квадратура круга».

«Только у молодежи хватит энтузиазма на то, чтобы…»

«Молодые проницательнее нас».

«У стариков опыт».

«Молодые все идиоты».

«Старики все идиоты».

«Есть и молодые идиоты, и старые идиоты».

«Если кто идиот, это на всю жизнь».

«Мы больше не сдадимся».

«Революция во имя радости».

«Это же невыносимо, — на работу, с работы, с детьми повозишься и на боковую, и все».

«Праздник, поймите, мы можем жить в атмосфере праздника!»

Меня поражал высокий уровень разговора. Поражало, какими интересными вещами озабочены все эти люди, которые до нынешнего дня будто спали. Мне показалось, будто внутри у меня что-то шевельнулось: захотелось шевелиться. Может быть, что-то и в самом деле осуществимо. Может быть, мы в силах по крайней мере расширить, раздвинуть пределы. Сегодня было столько народу, что официантка разрывалась на части, и хозяину пришлось прийти ей на помощь и разносить заказы, чтобы посетители были довольны. Дела шли на лад, и оба весело носились среди шума и гама. Некоторые посетители считали, что их обслуживают недостаточно быстро. Один невероятно толстый человек, почти гигант, грубо отчитал официантку, она, мол, совсем не торопится. Он говорил, что они спешат, что через полчаса им на демонстрацию, на большую площадь, посмотреть, что там делается. Официантка бодро ответила, что она старается как может и они уйдут вовремя. Толстяк возразил:

— Вы — лавочники. В сущности, эксплуататоры, вот вы кто!

— Эксплуатация человека человеком, — услышал я.

По залу словно прошла дрожь негодования.

— Я-то труженица, — отозвалась официантка, — зарабатываю на жизнь в поте лица, а вот вы ничего не делаете, только болтаете; все это слова, одни слова.

— Шлюха, — бросил толстяк в лицо официантке.

Этого я не вынес. Все, что во мне было героического, встрепенулось. Я встал:

— Мсье, как вам не стыдно!

— Грязный буржуйчик, — отозвался тот, побагровев от гнева. — Ну-ка подойди, дай себя рассмотреть.

Я неосторожно подошел ближе. И тут же получил в лицо удар кулаком, от которого отлетел назад и рухнул на свой стул. Официантка вне себя от возмущения влепила толстяку одну за другой две оплеухи; тот сел, ощупывая челюсть. Потом она подошла ко мне с полотенцем и вытерла кровь, которая текла у меня из носа.

— Такие вещи не для вас, — мягко сказала она.

Инцидент прошел незамеченным. Но в ресторане нарастала нервозность. Пока я, прижимая к носу платок, пил добрый коньяк, который поднесла мне официантка, на улице послышался треск пулеметных очередей, и вдруг, словно по команде, люди в ресторане схватились за карабины и повскакали с мест.

— А как же счет? А как же счет? — в отчаянии кричали официантка и хозяин.

Кое-кто швырял купюры им прямо в лицо:

— Вот вам ваши грязные деньги!

Другие пожимали плечами, даже не думая платить. А другие и плечами не пожимали. Все, толкаясь, вышли из ресторана. «К оружию, граждане! — кричали люди. — Покажем бошам! Зададим им перцу!» Они хлынули на улицу, в сторону большой площади, направо. Влились в толпу, вооруженную карабинами и дубинками. Улица была запружена людьми, которые кричали, ругались, пели. Я тоже вышел. Прижимаясь к стене, стал пропускать идущих. Затрещали выстрелы. Улица опустела. Вдали еще слышались проклятия, да и пение тоже. На мостовой безжизненно простерлись двое полицейских и какая-то старуха.