Эжен Ионеско - Между жизнью и сновидением [Собрание сочинений: Пьесы. Роман. Эссе]

Лубочные картинки, подумал я.

Лично я решил, что больше ждать не буду. Хватит с меня залитых кровью горизонтов, театральных и киношных руин, событий, которые еще дадут пищу огромному количеству литературы, десяткам тысяч книг. К тому же все еще не кончено. Это затянется на годы, на целые годы, в конце которых маячит голубая надежда. Огонь пожарищ и тяжелый дым мешали мне видеть звездное небо космической тюрьмы. В какой же это восточной легенде, арабской, что ли, говорится, что там, над небесной крышей, по ту сторону покрова, сияет ослепительный свет, который виден нам сквозь отверстия, которые мы называем звездами?

Я решил забаррикадироваться от всего света.

Ничто не гнало меня из дому. Вода, газ, электричество, отопление работали превосходно. Все это поступало к нам по толстым трубам, зарытым очень глубоко под землей: ни мятежники, ни их противники просто не в состоянии были докопаться до такой глубины, а значит, никак не могли разрушить коммуникации. Правда, они разрушили в нашем районе заводы, гаражи, административные здания. Но все-таки время от времени они нуждались в отдыхе, в увольнительных, поэтому пощадили кое-какие дома, кое-какие улицы, в том числе и мою: здесь у одних бойцов жили родственники, которых они иногда навешали, а у других было жилье на чердаках. Кроме того, в тех же домах хранились у них запасы провизии и склады боеприпасов. Из-за этих боеприпасов иногда даже происходили взрывы, но только по чистой случайности. У нас в доме боеприпасов не было, и никто из жильцов не доводился родней бойцам. Время от времени наведывался один, косматый и бородатый, — его приводила единственная наша активистка, дама с собачкой, у которой как раз, якобы случайно, умер муж. А иногда, время от времени, дама с собачкой приводила другого повстанца, — у этого и голова, и подбородок, и щеки были гладко выбриты, и он явно принадлежал к народной армии, то есть сражался на противоположной стороне. Что называется, двойная игра. Иногда два повстанца-противника встречались в гостях у дамы, но, по всей видимости, учитывая, что наш дом — ничейная земля, или, иначе говоря, нейтральная территория, они отлично ладили все втроем.

Я думал о подземных трубах и кабелях, подававших нам из центра города тепло и свет. Как, наверное, издеваются надо мной бывшие сослуживцы! Конфликт в нашем предместье тянется уже так долго, что за это время они там у себя в центре вполне могли разбить новые парки с прекрасными лужайками. Небось уже и деревья выросли, все выглядит красиво и весело. А я заперт в этом опасном предместье, где бушует гнев, и ярость, и кровь, и смерть.

С некоторых пор начали постреливать и по моим окнам. Взяли на заметку как опасного нейтралиста? Но я же ничего не понимаю в их борьбе. И все же у них на то были, вероятно, свои причины.

Как-то раз, свыкшись уже и с шумом, и с опасностью, я читал старую газету, еще с довоенных времен, и вдруг мне захотелось по малой нужде, и я вышел. Послышался звон бьющегося стекла, и, вернувшись, я обнаружил на кушетке разорвавшийся снаряд — ровно на том месте, где недавно покоился мой зад. Мне захотелось принять меры, чтобы такие инциденты не повторялись. Надо было создать видимость, что моя квартира необитаема. Я загородил окна матрасами и диванными подушками. Все наглухо заткнул. Чтобы наружу не пробился ни единый лучик света.

Я решил поселиться в задней комнате, которая выходила окном на двор. Там было тихо. Света хватало, ведь я жил на четвертом этаже, а поскольку окно смотрело на юг, то иногда и солнце заглядывало. Солнечный луч, лучи. Малых детей всех отправили за город или в пансионы в центре города. С ними уехали родители. Дети старше двенадцати были мобилизованы, сказала консьержка, в подтверждение своих слов показывая мне газету повстанцев, — эта газета валялась у входа в дом. Одни дети уехали учреждать военную или полувоенную организацию «Когорта парижских гаврошей», другие, при другой партии, — «Легион новых Жозефов Бара». [38] Жозеф Бара (1779–1793) — ребенок-герой. По легенде, созданной Робеспьером, он попал в облаву, и солдаты потребовали, чтобы он кричал: «Да здравствует король!» Он крикнул: «Да здравствует Республика!» — и был убит. Еще была третья группировка — «Бойскауты предместья». У этих было задание подбирать и выхаживать раненых с обеих сторон, а также воровать кур и другую живность, в обмен на которых они выдавали владельцам талоны, опять-таки в пользу бойцов обоих, или трех, или даже четырех лагерей. Внутренний двор, видный мне с высоты четвертого этажа, был усыпан мусором, из которого образовался холмик, поросший травой и несколькими деревцами, уже начинавшими цвести. Я без помех швырял туда же свои отбросы, и они превращались в растения, в цветы, в траву. По всему моему коридору было столько мешков с провизией и бутылок, что мне пришлось выстроить их вдоль правой и левой стенки, чтобы образовалась тропинка, по которой могла пройти и консьержка — последняя ниточка, связывавшая меня с бушевавшим вокруг миром пороха и огня. В задней комнате я поставил кровать. Это был оазис, маленькая Швейцария. Не исключено, что выйти отсюда мне придется не скоро, но по крайней мере есть где отсидеться. Как спокойно было в этой комнатке! Какое блаженство замечать, что за безмолвными окнами никого нет! Я знал, что здесь мне будет хорошо, и у меня будет вдоволь времени мечтать и прикладываться к спиртному сколько душе угодно.

Время шло. Пролетали месяцы. А может, годы. Время от времени консьержка приносила мне лубочные картинки с изображением воинов революции при карабинах, в бородах, в колпаках, а иногда без бород и без колпаков. Это уже вошло в историю. На одной картинке была запечатлена героическая смерть Жозефа Бара — он падал, пронзенный штыками. На другой я увидел Гавроша с руками, воздетыми к небу, сраженного пулей. А поодаль — злодеи, продолжавшие в него стрелять. Злодеи были в каких-то зеленых мундирах.

Однажды консьержка объяснила мне, что на нашей улице наконец взорвали дома. Вот почему мне недавно чудилось нечто вроде подземных толчков. Я напрягал слух, но стреляли явно где-то вдали. «Верно, — подтвердила консьержка, — теперь стреляют только на большой площади. И даже там уже все меньше и меньше. В промежутках между выстрелами или в минуты затишья люди ходят по своим делам». Я поинтересовался, что теперь с моим рестораном. «От него ничего не осталось, мсье, — сказала консьержка, — от всех тех домов ничего не осталось». Наш дом и два-три соседних оказались единственным уцелевшим островком. Теперь на моей улице жило не так много народу. Пенсионеры, седой русский, дама с собачкой, — остальные все умерли. Не обязательно из-за гражданской войны, кто-то от старости, кто-то от инфаркта и от других болезней. «Но потом все восстановят. Будет людям работа. Знаете, сколько теперь стоит квадратный метр земли на нашей улице?»