Петр Альшевский - «Изделие из зеркал»

порочные связи неприемлемы,

Та-Друн нащупывал меня копытом в КУЧЕ ХЛАМА – в рассветном переливе налаженного существования. Помассируй меня копытом. Ты с кем-нибудь развлекался?

Рыкающие. Парадигмы. Вляпался. Азбучная. Истина.

Та-Друн говорит по одному слову, и цветами его не забрасывают, но Силгор Емельянович своего соратника понимает;

садясь на него, рыцарь-богатырь не теряет управления, а небо проясняется и вздувается,

июльские ВСТРЕЧИ не переносятся на август или сентябрь,

вихревая Тутти Сенс… твой парик прилип к моим пальцам.

Под овацию оседающих попов я отогнал от тебя низкосортных атеистов.

В МОЛЧАНИИ мы прокатились на торпедном катере и высадились на пыщущей жаром скале.

Не отгораживаясь от угрюмого накрапывания цветным зонтом, ты опустошила мою походную флягу и метнула ее в подплывающего к нам Та-Друна. Он не видел, кто бросил, но твою вину я на себя не возьму,

флягу он прорвал рогом, и за нее ты мне тоже ответишь, я уже придумал, как. Творческая импотенция меня пока не придушила.

Думая о женщинах, я мыслю категориями ПОРНОФИЛЬМОВ, и тебя я… с тобой я сотворю… тебя я прощу. Заныривай и удаляйся,

держись подальше от постящихся в Великий Пост невропатологов.

Новость дошла поздно, и день ото дня саднила за небрежение к сипящей изгнаннице, чью безопасность Силгор Емельнович не совсем обеспечил;

его активность на потрескивающем льду выдавала то, что он ДАЛЕК от лучшей формы.

Рыцарь-богатырь не провалится,

он меняется,

он так живет. Бывая поразительно оживленным, ведет себя благородно, и ему хватает,

на скоростном шоссе он преодолевает сопротивление доминирующей опустошенности, шалея от обострившегося чувства своей НЕНУЖНОСТИ.

Идеалистическая гниль умозрительно дегустируется, некоторые шумы исчезают,

Силгор Емельянович в Юго-Восточной Ибекании,

он не подписывает важных бумаг и закручивает в спираль бдительных стражников в штатском.

Доверенность на владение открытой площадкой для ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЙ написана под диктовку марионеточного правительства пурпурных бушменов.

Центральное бюро подергивающей информации отсоветовало мне выплясывать под их тамбурины.

Измельчающая волна откатилась.

Закурим, братишка?

Говоря «закурим», ты просишь у меня, рыцаря-богатыря, сигарету? Называя меня «братишкой», ты заглядываешь в корень, откуда берут начало абсолютные противоположности?

Бесноватый старейшина обращается к Силгору Емельяновичу, и они дымят, шутливо перебрасываются черепами,

механически обгрызают маленькие невинные тела – ты просчитался. Отыскав твою берлогу, я профессионально поставленными ударами выбиваю из тебя дух и иду к Та-Друну.

Добравшись до хлева мстительных покойников, не разворачивайся ко мне РАЗБИТЫМ ЛИЦОМ ОГНЕННОГО СТОЛБА. Не вызывай нареканий.

Высот ты там достигнешь, но до выхода на лидирующие роли тебе следует подрыгаться в кордебалете.

Легко доводимый до слез подонок отмучился,

контуженный на войне с глумливыми нумераторами Силгор Емельянович взбирается на земляную насыпь и касается уходящей из-под ног почвы РАСТЕРТЫМИ ПАТОКОЙ ступнями, силясь вникнуть в значение извечности интеллекта и его несогласия – за это полагается немалый срок, под продавленной крышей появляться рискованно,

где же я был позавчера около трех ночи?

Домик в кемпинге. Из окна торчит сапог. После четырех часов секса у нее выступил румянец.

Зная, что для серьезных отношений ее надо брать измором, я овладел ею сразу. В нужный момент и без возражений.

Четыре часа подряд… четыре… по истечению пятиминутной паузы повторить не удалось. Кольнувшая мысль о НАСЫЩЕННОСТИ ЕГО ОДЕРЖИМОСТИ непределенностью положения выпихнула Силгора Емельяновича за сетчатый забор, и он, зажмурив глаза, пошел гулять и пить перцовую.

Сгущение пара, дубильный конденсат,

намечающееся в ужасе всезнания мероприятие покусывает надобностью бронирования мест на радужном пароме. Бессловесные компаньоны Граммо Нутч и Мезо Шлобит – вы не говорите… мы не встретимся;

согласовав условия спасения грузов и пассажиров, мы заедим форте-пойло керосиновыми коржами: ЗАКУСКА ФИЛОСОФОВ.

Я просто посмотрю. С колыбели смешон, с первой свадьбы разбит,

он и упырь, и паникер, на ладони и певчая птица, и чебуречный бульон,

я о тебе, Граммо Нутч. Ты распускал слухи, что я ношу женскую кофту, и на ней заметны следы использованного порошка, но в забайском чайном салоне ты наткнулся нам мою резко негативную реакцию и понуро задумался о своей скорой гибели. Сейчас я встану.

И я лягу? – спросил Граммо.

Ты тоже вправе встать, сказал рыцарь-богатырь. Пока ты не понимал, что к чему, тебя забивали до полусмерти, и ты стал НАПИРАТЬ НА ОСМЫСЛЕНИЕ, сгорая под заходящим солнцем возбуждаемой тобой ненависти, создающей аварийные ситуации на прессованных плитах из индивидуализма и инфантильности во всех компонентах ЯСНОГО ОЩУЩЕНИЯ ИЗНУРИТЕЛЬНОЙ ГОРЯЧКИ.

Граммо Нутч плохо видит. Реальность иного не заслуживает, и рыцарь-богатырь залезает по струе воды, как по канату,

он подбирается к облакам вскрывать в них гнойники, и жизнь рисуется ему праздничной,

поглядывающие на него Аборигены Небес выглядят непрезентабельно;

только сразу не скидывайте, а не то я морально сломаюсь.

Вы не готовы к БЕСПОЛОЙ ЛЮБВИ. Другого я вам не предложу,

я бы попросил поддерживать секретность,

расследование причины сталкивания будет переложено на выступающего на средневанальском диалекте утилитариста Хиши Браманда, чьи аргументы в защиту ЗАГНАННЫХ ВОЛКОВ приходятся по нутру тем, кто планирует к вам визит, приобретая таблетки для правильных снов.

Уверенность в тишине. Особое наслаждение с привкусом скипидара. У Силгора Емельяновича крутой нрав.

Она идет и виляет, она ОЧЕНЬ ХОЧЕТ,

рыцарю-богатырю практичнее ее пропустить, наиболее прозаичным образом прогнозируя неблагоприятные варианты последующей угнетенности;

отказываться не с руки. Не приняв меры, ты замечтаешься и крикнешь себе: нечего медлить! Изображая трубку, она раздвинула пальцы, сделала знак позвонить…

Силгор Емельянович отрицательно покачал ГОЛОВОЙ.

Его учитель – сам Христос.

А кто для тебя Будда?

Добрый брат.

Ну, а Мохаммед?

Не знаком. Не имел чести. Я затвердеваю в статичности, и кто же меня вопрошает, не намереваясь мне представляться,

не интриган ли Ксантопсий?

в дебюте поездки по уединенному хребту у него заклинило руль, и это его не погубило, БОЖЕСТВЕННОСТЬ в нем не показатель полезности,

стремление веровать воплотилось, но энтузиазм покидает,

толпящиеся браконьеры высмеивают надежду на воздающего всем по заслугам лесника, шинковавшего НЕЯСНОСТЬЮ и в притяжении, и в отталкивании;