Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Бывали у меня и другие иностранцы. Одних немцев посадили за то, что приехали к нам как туристы и стали разбрасывать листовки антисоветского содержания. И вот возвращаются они из Мордовии, каждый в лагере по 1666 рублей заработал. А советские рубли вывозить нельзя. Я предложил — пустим их с надзирателями по магазинам, пусть отовариваются. Начальство говорит — убегут. Да куда они денутся! Короче, пустили их — одного по Кутузовскому, другого — по Калининскому, третьего — по Ленинскому проспекту. А начальство перестраховалось и за каждым немцем еще машину наблюдения пустило, с полковником из центра. А я им на прощание по две банки черной икры по знакомству достал. Уехали они очень довольные.

Хорошо помню и Буковского. Он неправду написал, что я дал ему в камеру Уголовный кодекс с дарственной надписью Семичастного. Если бы у меня такой был — с дарственной, разве бы я с ним расстался! Правда, Семичастный мне пообещал, что, когда выйдет новый кодекс, он обязательно мне его надпишет.

(По материалам газеты «Совершенно секретно», № 5, 1992 г., Мария ДЕМЕНТЬЕВА, «Бодался теленок с дубом Лефортово»)

Юрий Шмильевич Айзеншпис — очень известный продюсер. Послужной список его в этом качестве внушителен: «Кино», «Технология», «Янг Ганз», Влад Сташевский. Даже партийная пресса в свое время называла его «патриархом отечественного шоу-бизнеса».

Но была в его жизни и другая сторона: незаконные валютные операции, за которые он отсидел 17 (!) лет в три захода в советских тюрьмах.

Уже в 65-м Юрий Айзеншпис, подопечными которого в то время была первая советская рок-группа «Сокол», был занесен КГБ в списки идеологических диверсантов, т. к. начал пропагандировать «чуждую музыку» в «стране Советов», стране, где так утомительно (по Б. Гребенщикову) служить послом рок-н-ролла.

По словам самого Юрия Айзеншписа, он вынужден был крутиться с наваристой валютой и старым золотом для того, чтобы покупать музыкальные инструменты. КГБ, естественно, стало известно, что он занимался валютными операциями. Первый раз его арестовали 7 января 1970 г., изъяв при аресте валюту, и отвезли на Петровку.

Вот что Юрий Айзеншпис сам рассказал о том, что было дальше, во время беседы с журналистом Евгением Додолевым.

— Приходит следователь, представляется: майор КГБ. Его стиль допроса был другой, чем у работников милиции. Те отличаются грубостью, напористостью, а этот сразу: «Больше расскажешь, меньше получишь». Я — в отказе. Ничего не понимаю. Вот так меня перевезли в следственный изолятор КГБ, в Лефортово. До этого я в Бутырке сидел. В 252 камере. (Потом в последний раз я тоже в этой камере сидел.)

… В Лефортове меня сперва обыскали, потом пригласили врача. Он меня осмотрел, у меня никаких жалоб. Потом отвезли в баню, дали белье и привели в камеру. Я сидел, наверное, суток 13 или 15 один. Там раз в неделю или через день делает обход администрация. В один из таких обходов заходит ко мне в камеру начальник следственного изолятора, как сейчас помню, полковник Петренко. Седой высокий мужчина. Единственное, что он сказал: «Расплодил вас Рокотов» (Рокотов — известный валютчик, расстрелянный при Н. С. Хрущеве) — и захлопнул дверь. Я спросил: «Долго ли я буду сидеть один?» Он ответил: «Разберемся. Когда нужно будет — переведем в другую камеру». Но меня никуда не перевели. У меня была 88-я, «расстрельная статья» — слитки золота и валютные операции.

Потом следствие, суд. Меня осудили, дали десять лет.

— Музыка никак там не всплыла? — задал вопрос Е. Додолев. — Все-таки четверть века назад рок-н-ролл был созвучен преступлению. «Сегодня слушаешь ты джаз, а завтра Родину продашь!» — обещали агитпроповские плакатики.

— Приобретение гитар и аппаратуры по сравнению с тем, что я занимался валютой, — это ничто. КГБ это было неинтересно — просто связующее звено. Но тем не менее по приговору у меня: гитары «Элдита», «Терна» и даже чешская гитара «Тайфу» вроде была. Тогда еще появился первый орган (он назывался «клавиши»), который когда-то принадлежал Джорджу Марьяновичу (инструменты были приобретены за валюту)…

— А как в лагере тогда отнеслись к валютчику?

— Меня этапировали в Красноярск. Собственно, я не знал куда. Везут и везут.

Первая остановка у нас была в Свердловске. Это самая кошмарная тюрьма и по сей день, по-моему. Привели меня в какую-то камеру, а камера эта, может быть, две моих комнаты или чуть больше. С одной стороны — двухэтажные нары, а с другой стороны, прямо у входа, — стол. И, как обычно, напротив обеденного стола удобства все, т. е. туалет с умывальником. (Я всегда говорю: живешь в тюрьме со всеми удобствами, удобства рядом.) И кучи людей. То есть лежат вповалку. Прямо на полу.

Получилось так, что я шел из КГБ, на мне было пальто шерстяное, были замшевые ботинки. Хорошо я тогда был одет, солидно.

Находясь в КГБ и привыкнув к тепличным условиям (относительно тех, которые имеют место, например, в уголовной тюрьме), я расслабился. Привык, что со мной разговаривают на «вы». И даже когда сидел в Бутырке, я же не сидел на общаке (общее отделение для обычных зэков), а сидел на спецу (отделение с камерами меньшего размера). Того, что творится в общих камерах, я практически не видел. Там всякие прописки, записки, отписки.

Когда я пришел в Свердловск, хорошо одетый, то на меня сразу же глаз положили. Сейчас, думаю, дербановка начнется. Может быть, и я подвергся бы всему этому унизительному процессу. Но! Сидит какой-то такой… «Ты откуда?» Говорю: «Из Москвы». «Валютчик, что ли?» Киваю: «Да. А ты что, бакинец?» Говорит: «Да». «Ну, землячок, иди сюда, иди ко мне». И оказалось, он друг моего приятеля, которого впоследствии арестовали. (Но это совпадение, конечно.) Сразу — друзья. И он дал мне место, рядышком. Он сидел там уже года три.

— Но, насколько я помню из материалов твоего дела, ты с Лубянкой не расстался во время своей первой ходки в Краслаг? Тебя там, на площади Дзержинского, крепко «полюбили» и все время желали видеть?

— Вызвали меня в полшестого, вытащили из камеры. Смотрю, конвой офицерский. Шмонали, посадили в «уазик» и повезли в аэропорт. Прямо к самолету. Другое, оказывается, дело завели. Я по тому, новому, делу прошел уже свидетелем. И оказался в Лефортове. В образцовой «кагэбэшной» тюрьме, где все так вежливы и аккуратны.

Я просидел там еще с полгода, а потом прошел тот же путь до Красноярска второй раз. Но уже бывалым. Уже знал все примочки. Знал, что почем и как с кем говорить.

Достаточно сказать, что был на доследовании. К тебе другое отношение. Когда начинался разговор, я просто давал приговор: «Следственными органами КГБ СССР арестована группа валютчиков. Преступный доход составил 700 тысяч, нажива такого-то составила столько-то». Цифры! Несмотря на то что мне было тогда 23 года. Было написано: «Преступной группой было скуплено и перепродано столько-то килограммов золота, столько-то шуб, столько-то монет царской чеканки».