Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Солженицын ответил.

— Простите, а зачем вы спрашивали о том, что и так прекрасно знаете и что есть в деле?

— Это прием. Такие вопросы очень хорошо «охлаждают» человека, который чем-то недоволен, ставят его на место. Разговариваем дальше.

Я.Какие вопросы у вас?

Солженицын.Почему отобрали крест?

Я.Вы же знаете правила: металл нельзя.

Солженицын.А почему вы — в артиллерийской форме?

Я.В какой форме я начал служить, в такой хочу и закончить.

Солженицын.Я тоже воевал в артиллерии.

Я.Да, когда-то мы были по одну сторону баррикад. А теперь вы пытаетесь стрелять в нас из своего ржавого пистолета, забывая что на нашей стороне — пушки.

Солженицын улыбнулся.

— Но вы хорошо знали его убеждения. Для чего же провоцировали?

— А он первым меня стал провоцировать — насчет формы. Как бы намекал, что мне форма органов не по Душе.

Солженицын, когда его арестовали, о высылке не подозревал, думал, что попадет в зону. И оделся соответственно: видавшие виды брюки, дубленый старый тулуп, шапка-кубанка. И тут я подумал: а зачем его высылать в таком виде? Когда-то, давно, я прочитал, как ночные горшки Наполеона продавали за бешеные деньги. Так зачем же Солженицыну давать возможность эти его тряпки продавать на Западе как реликвии? Звоню Андропову, докладываю, рассказываю про ночные горшки. Юрий Владимирович говорит: «Интересно, я этой истории не знал. Насчет Солженицына подумаем». Через несколько минут перезвонил: «Принято решение переодеть».

Я велел доставить Солженицыну новую одежду, в соответствии с распоряжением Андропова. Все принесли подходящее — только кроликовая шапка, ну, страшно поношенная. Я говорю: «Как же его в такой шапке за границу отправлять? Давай пусть и кроликовую, но новую». «Нету», — отвечает сотрудник. Опять звоню Андропову. Он приказал не дурить. Короче, выдали Солженицыну новую ондатровую шапку. Так он за границу и полетел.

— А что вы сделали с его одеждой?

— Да сожгли, конечно.

— Александр Митрофанович, а как вы попали в органы, стали начальником Лефортова?

— После войны я учился в Военно-политической академии. Как-то возвращаюсь я домой, а соседка мне и говорит: «Ну, Саша, жить тебе в Москве (я не москвич), работать на Лубянке. Сегодня двое приходили, расспрашивали про тебя, я все самое хорошее сказала: не пьет, не курит, жена, двое детей». Действительно, вскоре меня направили на спецподготовку. После этого я двенадцать лет проработал следователем КГБ, а в 1966 г. меня назначили начальником следственного изолятора Лефортова.

— Что представляло собой Лефортово тогда?

— До меня здесь сменилось тринадцать начальников, все они особо подолгу не задерживались. Хозяйство было в плохом состоянии, в пищеблоке — грязь, паутина. Я стал наводить в Лефортове порядок, чистить, красить, ремонтировать. А еще достал такую немецкую плитку для бани, что заключенные сразу не верили, что эта баня — их, а не начальства.

— А какие были порядки?

— Да обычные. В 6 — подъем, в 22 — отбой. Часовая прогулка, питание трехразовое, тогда — на 44 копейки в день. Раз в месяц — передача от родных пять килограммов, покупка в ларьке на десять рублей в месяц. В ларьке продавались продукты не скоропортящиеся, всегда была сухая колбаса. Было масло, заключенные держали его в воде. Кстати, Солженицын писал, что хлеб в Лефортове хуже обычного, — это не так. Мы получали его из обычной булочной.

Будучи начальником Лефортова, некоторые правила я изменил. Так, заключенный после подъема не имел права ложиться на койку. Это вызывало конфликты. В 1972 г. стало разрешаться после подъема заправить койку и ложиться. Ввел я и обязательное для заключенных «доброе утро» при подъеме и при отбое — «спокойной ночи».

— Как принимались решения об изменении режима?

— Я писал докладную записку генералу, и все решалось.

— Когда в Лефортове, с вашей точки зрения, порядки были либеральнее — тогда или сейчас?

— Я по сей день часто туда захожу — скучно очень, и, по-моему, все то же самое, только радио разрешили. Раньше почему-то нельзя было. Я знаю, что за границей в тюрьмах есть и холодильники, и телевизоры. В наказание там, например, запрещают смотреть цветной телевизор. Но у нас-то нет этого…

— Как прослушивались камеры?

— Ничего ответить не могу, ничего про это не знаю.

— А про «подсадных уток» знаете?

— Все перемещения по камерам происходят по требованию следователей.

— А что представляет из себя карцер?

— Ну, там похолоднее, заключенному выдается роба, питание — через день, в «пустые дни» — только хлеб и вода. Спят в карцере на голых досках, в камерах же есть постельное белье, очень хорошее. Наказание карцером — до пятнадцати суток…

— В Лефортове расстреливали?

— Нет. Там для этого места нет, на расстрел увозили.

— А вы когда-нибудь при расстреле присутствовали?

— Никогда. Один раз мне было предложено, но я отказался, не хотел этого видеть.

— Побеги заключенных при вас были?

— Нет, из Лефортова не убежишь. Случай побега здесь был только один, в 26-м г. — сбежали два брата-уголовника.

— Андропов часто приезжал в Лефортово?

— Да, чаще, чем все остальные, примерно раз в год. Особенно запомнилась наша первая встреча. В 1968 г. Андропов только заступил на пост — сменил Семичастного, их Аллилуева «развела». И приехал смотреть Лефортово. Я волновался — не снимет ли меня? Поговорили, и Андропов велит: «Показывай свое хозяйство». Ну, думаю, раз «свое», значит, оставляет меня. Повел Юрия Владимировича сразу на второй этаж. А там на стене портреты членов Политбюро висят. Андропов спрашивает: «Этот иконостас здесь нужен?»

А то я скажу «не нужен», когда он сам там в кандидатах висит! «Так точно!» — отвечаю. «Объясните». «Поскольку, — говорю, — это советское учреждение, то советские люди должны знать своих руководителей». Андропов смеется: «Ну, убедил». Осмотрел он все подробно, зашел в камеру, справился о режиме. Понравилось ему все, особенно порядок. Потом мы сели пить чай. Андропов поблагодарил меня и сказал — если что понадобится, обращайся. Мы встречались еще не раз. А потом, когда он стал Генеральным, однажды мне понадобилась помощь, и я набрался наглости и обратился к нему. Он мне помог.

— С заключенными у вас бывали доверительные беседы?

— Да, я со всеми по-человечески разговаривал.

— А особо кто-нибудь запомнился?

— Да, я всех помню, а знаменитостей у меня перебывала уйма. Кстати, это неправду писали, что для Чурба-нова камеру специально ремонтировали, — ремонт был на всем этаже. Перед самой пенсией у меня побывал Руст. Я с ним шутил: «Руст, я в Сибири уже договорился с начальником лагеря, он по знакомству отложил для тебя пилу «Дружба», это ведь большой дефицит. Готовься заниматься прополкой тайги». Он спрашивает: «А что это такое?» — «Ну, деревья рубить в лесу». Руст удивляется: «А зачем же рубить деревья?» У них к лесу другое отношение.