Олег Крышталь - К пению птиц

Точно так же я понимаю еще непривычную музыку тех, кто живет одновременно со мной.

Ее вызвали к жизни новые реалии, с которыми пока еще трудно примириться.

Я подумал, сколько чудес мы могли бы отвезти предкам на тот берег или, при наличии машины времени, вверх по течению Реки.

Читая подшивки старых газет, я испытываю набор сменяющих друг друга странных чувств.

Вначале появляется ощущение, как если бы я подглядывал в окно за чужой жизнью.

Взгляд из будущего заставляет удивляться, как можно было не предвидеть.

А потом мне становится страшно: я прозреваю, что и все мы нынешние — тоже дураки.

При коммунизме старые коммунистические газеты были засекречены, а новая музыка — запрещена.

Я подумал, что непонятность новой музыки и неспособность предвидеть — родственные явления.

— Ты о чем? — спрашиваю себя, — о неспособности предвидеть ужасы истории и превратности судьбы? Так вспомни о прогнозе погоды: если даже он имеет научно определимые границы точности, как же можно предвидеть процесс, в отправлении которого замешана игра неисчислимых факторов?

Однако простейший анализ событий моей жизни показывает, что предвидеть неприятности было в большинстве случаев проще простого. Я не эксперт в истории, но и там, судя по всему, примеров политической близорукости несравнимо больше, чем провидческих решений.

Прихожу к выводу, что неспособность предвидеть будущее произрастает из страха увидеть жестокую правду настоящего.

— Друг мой, — говорю себе, — ты действительно дурак.

Говорю из досады, что правда так жестока, а диагноз столь тривиален:

— У нас — предохранительная слепота. Только она и позволяет жить, а иногда даже веселиться.

Спасибо Доброму Хозяину!

Начиная свое исследование, я рассчитывал облегчить доступ к Счастью. Я хотел заниматься этим свободно и весело, чтобы исследование вышло веселым. Потому что невеселый текст о себе я и сам бы не читал. А в силу липкости Души хочется, чтобы читали.

Я думал — и так и записал, что «в свободе действий меня не ограничивает ничто, кроме очевидных обстоятельств, а в свободе мыслей — ничто, кроме Стены».

Теперь я вижу, что эта точка зрения была наивной и потому текст не получается веселым.

Очевидными стали некоторые особенности моего устройства.

Я родился с инструкцией в мозгу, как управлять моим телом.

Мозг делает это бессознательно — то есть, без меня.

Инструкция предписала открыть глаза и смотреть, а уши достались мне постоянно открытыми.

Я попал в мир и почувствовал свободу выбирать, на что смотреть, что и кого слушать.

Мне показалось, что я могу выбирать, чего хотеть.

Из этого я сделал вывод о свободе моей воли.

Я наивно повторял за другими, что можно пленить тело, но не Душу, понимая под Душой свое дорогое мне Я.

Вошедший в меня Мир казался мне истинно моим достоянием. Несколько страниц тому назад я искренне заявлял, что всё, что мне удалось за свою жизнь в себя вместить — уж точно мое.

— Где как не в своем мире я ВОЛЕН быть свободным?

Теперь я понимаю, что правильным ответом на этот кажущийся риторическим вопрос будет:

— Нет, не волен.

И даже поводок тут ни причем, потому что не волен всегда и везде.

Потому что Инструкция предписывает не только как смотреть, но и каким видеть — и что при этом ощущать.

Потому что предохранительная слепота — это лишь малая часть избирательной зоркости, когда из всего увиденного автоматически выбираешь, а из избранного составляешь.

И вот, запах сирени и определенные черты лица особенны при первом предъявлении. Объяснением «особенности» служит слово «красиво». Только пришла на ум врожденная страшность зубастой пасти, как возник кто-то бородатый и в очках, да только не читатель комиксов, а почитатель Юнга — и напомнил о главном прозрении Профессора, «архетипах коллективного бессознательного».

Пользуясь случаем, передаю привет Профессору, которого бесконечно уважаю.

Я уверен, что встретившись, мы не поссоримся. Он мне скажет, что я перепевал его песни, но я уверен, что похлопает меня при этом по виртуальному плечу и дальнейшая беседа будет дружеской и содержательной.

Профессор предвидел крушение личности, а я подтверждаю его правоту:

— Не могу молчать, наблюдая, как на моих глазах сознательное из личного также становится коллективным, ведя нас к обезличенному способу бытия.

Пожалуюсь Профессору:

— Чем дальше, тем страшнее.

Я начинал это исследование, имея перед глазами картину, как МЫ, рожденные Богом свободные Души, стремимся к своему Счастью, образ которого в нас заложен в качестве непрерывно желаемой и не достижимой заманки.

Да простят меня за стиль, но слово «виртуальный» — это знамение нашего времени, без которого не обойтись.

Предлагаю определение: Счастье — виртуальный воздух Бытия.

Не эту ли субстанцию я вызвался искать, начиная стучать в Стену?

Изредка жизнь позволяет Личности на недолгое мгновение вынырнуть и глотнуть, чтобы не задохнуться.

Чтобы потребность желать и стремиться к осуществлению желаний была непрерывной и ненасытной, чтобы жизнь имела Цель.

Если мы рождены Богом, значит Он преследовал, пусть для нас непостижимую, но Цель сделать нас именно такими.

Если наше рождение не имеет к Богу непосредственного отношения, значит Цель Сделать Нас Такими могла быть заложена в породившем нас Чреве. Подобную альтернативу допускали еще древние греки, но мы идею уточнили и теперь знаем: наше Чрево — «молекулярное». И наша наука отказывает ему в праве иметь цель.

В детстве я любил бродить по оврагам. Постучав твердым камнем по рассыпчатым белым стенам отвесного склона, я находил на обломках отпечатки моллюсков, а иногда — зубы рыб.

— Когда-то тут был океан, — объяснил мне Отец.

Полагают, что эволюция — это процесс приспособления к непрерывно изменяющимся условиям жизни.

Можно думать, что это еще и последовательность проб и ошибок в ходе осуществления — или развития — Идеи.

В рамках формальной логики мы вольны думать о Жизни что угодно, потому что не знаем Первопричин.

— Свобода! — вспоминаю свой лозунг, — что мешает тебе быть свободным?

Однако знамя, на котором я этот лозунг написал, более не развевается на ветру. Не потому, что ветра нет, просто знамя пришлось вставить в рамку — как фотографию прошлого себя.

В процессе диктанта стали очевидными Стена и Поводок.

Поводок — мера свободы. Он не позволяет сделать лишнее в мире, отпущенном мне для освоения. Проще всего было бы предполагать, что поводок держит мой Сторож, но что-то мне подсказывает, что это имя отражает только одну из функций управителя.