Олег Крышталь - К пению птиц

Это не голос, просто шум ветра, играющего то ли охапками упавших листьев, то ли пучками пожелтевшей травы. С чем ветру играть, это, на самом деле, мой выбор, потому что голос виртуален, как и всё остальное в моей Душе.

Через посредство совсем не сложных датчиков в шлеме, я осуществляю сознательную и подсознательную обратную связь — с собой и с другими. С другими — так же легко как с собой: видим и слышим, что хотим и как хотим, вместе образуя эти «что» и «как».

Вызванные потенциалы мозга, используемые в диагностике болезней и в детекторах лжи, а вот сейчас — еще и для обратной связи между мозгами и компьютером, готовятся стать дополнительным средством общения.

Игра у Окон будет коллективной — пока не исчезнет полностью Стена.

Прощай устаревшая привычка мыслить именами существительными и прилагательными, оживляя застывшие картины с помощью глаголов.

Прощайте, писатели и кинорежиссеры! Откуда мне знать, как будут называться новые повелители умов? Вряд ли они будут отдельными людьми.

Я понял, что если взять поодиночке, то мы — теперешние — несравнимо умнее тех, что придут. Вместе образуя Новый Общий Разум, они станут играть ту же роль, что фасеты составных глаз бабочки: каждая из них видит свой кусочек мира, а его изображение — коллективный результат. Я почувствовал себя Дон-Кихотом: совершаю, может быть, последнюю попытку уместить как можно больше правды в одну Душу. Забавно, что мое желание поделиться опытом — симптом той же болезни, которая ведет нас к оглуплению. Это болезнь обезличивающего слияния, и мы от рождения все больны ею.

В детстве я не играл в Наполеона, так сейчас, тем более, не стану играть в Доктора.

В этом тексте, который тоже игра, я играю самого себя. Представляю себе всё, что могу себе представить. Несмотря на это, остается совершенно очевидной разница, к примеру, между сном придуманным и настоящим. Эта разница состоит в том, что настоящий сон я видел — вот они, мои виденья, а придуманный — это лишь мои слова.

Вот понятливая собака: она точно понимает настроение, передаваемое словами Хозяина — и как странно при этом, что она не может понять простой смысл.

Точно то же самое происходит со мной, когда я слушаю музыку.

Музыка изменяется, и всякий раз, когда приходит новая, ее сначала не понимаешь, а потом уже нельзя себе представить, как можно было не понимать: Окно открылось.

Я размечтался, а вот бы всё, что я написал, было правдой — и Окно, и Сторож, и Стена.

А еще, вот бы ночью, во сне, меня взяли показать тот мир, в котором мы живем, КАК ОН ЕСТЬ, чтобы мои глаза открылись и я наконец увидел, где живу.

Я бы поклялся сохранить тайну.

Я готов даже, если надо, увидев, сразу умереть.

А может, умирать не понадобится?

Пусть я пойму несказуемый смысл музыки, пусть я, снова взглянув на Мону Лизу, к ней прозрею. Чем могут оказаться эти пойму и прозрею, кроме как почувствую и поверю? А значит, все равно словами не сумею рассказать!

Тревожит неизвестность: способен ли я понять и прозреть?

Как-то мне приснилось, что я стал говорящей собакой — счастливой, потому что ей уже не надо искать Доброго Хозяина.

Потому что Добрый Хозяин у нее есть.

На дворе — всё еще зима и мороз, однако светит солнце. Зима идет к концу, так что сегодня солнце светит ярче. Вдруг в паузе привычного крика ворон я услышал новый, весенний птичий голос.

— Да брось ты свой выморочный мир! — призвал я себя в приступе глупой надежды, что можно, вот так же вдруг, стать веселым и беззаботным: ведь я и птичка — дети одной и той же Молекулы. Что радостно птичке — радостно мне. Она и я — хотим и вместе верим в исполнение желаний.

Словно в наказание за преждевременность весенней веры пришла мысль, что коренной житель острова Бали понять меня в этом эпизоде ну никак не может.

Даже посетив мои места зимой, он не сможет почувствовать, что для меня значит весенняя птичья песня, когда еще зима.

Зато в следующем Царстве таких проблем не будет. Мне нарисовалась красивая картина, как будущему мне, в ответ на Томление По Весне, дадут испытать, каково это, когда вечные Солнце, Пальмы и Море — истинно твой Мир.

Мне нарисовалась странная картина, как в какой-то из моментов будущего все люди вдруг бы оказались виртуальными жителями острова Бали и других зеленых островов, окруженных теплыми морями.

Вот бы проснуться и увидеть Общий Внутренний Мир, результат взаимодействия липких друг к другу душ, занятых развитием средств общения.

Интересно, будет ли существовать в этом мире понятие тесноты?

Напрашивающееся «нет» не очевидно, потому что любой наш мир останется «взаимодейственным». Пусть меня обвинят в рабском переводе с английского interactive, но я долго думал — и не нашел лучшего слова, чтобы обозначить ситуацию, когда внутренняя бесконечность каждого из нас уже не есть личная собственность, потому что в ней поселился соборный интеллект.

— О ужас, — в страхе я молю Бога об альтернативе и чувствую себя раздвоенным, сам себе удивляясь:

— Чего ты испугался?

Как этой двойственности не быть, если я — из моего, двадцатого века? В той капле из Реки Жизни, которая зовет себя Я, еще не выпал в осадок, еще жив звуками пионерского марша коммунизм, хотя лобовые атаки на Личность, так же прямолинейно использующие липкость Души как порнография использует похотливость Зверя, не прошли.

Успех сопутствует постепенному подходу, хотя цель — та же.

Странное будущее не стучится в дверь, потому что нас несет к нему течение Реки.

Рассуждая об успехе и о цели, я как бы предполагаю чей-то личный интерес в происходящем. Независимо от моей воли, мое мышление греется мыслью о Боге, которого, хотя бы в перспективе, можно понять.

Подозрение, что для этого надо перестать быть Я, пронизано лукавством: к самопожертвованию личность не готова, но уже прикидывает, каким будет воздаяние. Хитрое Я рассчитывает исчезнуть виртуально — чтобы можно было спрятаться и подсмотреть.

— К чему эти фантазии? — спрашиваю себя, вспомнив, в каком мире я живу.

Еще дымят трубы.

Еще не произошел переход к биогенной цивилизации, когда леса или тростники Нового Палеозоя повернут вспять движение пустынь и остановят глобальное потепление.

Да что там говорить, если еще идут религиозные войны!

Совершенно очевидно, что в оставшемся мне будущем моим только и будет ЕЩЕ — никакого УЖЕ.

Я почувствовал себя уставшим от необходимости доживать эту жизнь и дописывать этот текст.

Захотелось, пока не поздно, произвести инвентаризацию:

— Что же в этом мире действительно мое?