Олег Крышталь - К пению птиц

Главное в том, что если пойти вверх по течению, там течения нет.

— Прошлого нет, — говорю я себе, изготовившись к изумлению, готовый уже назвать его прозрением, и вдруг понимаю, что как нет прошлого, так нет и прозрения. Может, Окно Доброго Хозяина и открывалось, да только не сумел я схватить подачку на лету, а где теперь ее искать — не знаю.

— Освободись! — заклинаю я себя. Чтобы была Свобода думать и не думать, Свобода жить и не бояться:

— Что бы ни случилось!

Вдруг я понял, что «свобода» и «химера» — слова-синонимы.

Свобода — то, чего нет, потому что чувствуется как степень своего отсутствия, по мере несвободы.

Полная Свобода — это Смерть.

Мне все равно сейчас, в какой степени я повторяюсь, кого цитирую по беспамятству, а кого — к примеру, Гаутаму — перепеваю вполне сознательно. Потому что все равно несвободен. Потому что даже не представляю себе, идет этот текст к концу или только еще начался.

Как я могу знать, чем закончу, если даже не знаю, какой будет следующая строка.

Может, так и останется — текст без конца.

Просвещенный Приятель божится, что ему встречалось высказывание Чехова, будто «в конце все мы врем».

Пользуясь случаем, передаю Антону Павловичу привет.

Я не боюсь, что надо мной с моими приветами посмеются — «во дурак!» Потому что уверен: главное в человеческой жизни — легкость и простота общения. Говоря современным языком — совершенство средств коммуникации. Уж коль скоро мы существа общественные — расставим точки над i и не будем создавать кумира из личности, поскольку чувствуем свою ограниченность и молимся.

Если я допускаю, что моя молитва не безадресна, значит и привет должен передать, как только захотелось. А вдруг кто-то обидится, зная, что я хотел передать — и не передал?

Бывает, я кажусь себе сложным и интересным — и тогда я не одинок: будто живут во мне сразу три брата — Брат-Зверь, Брат-Душа и Брат-Слово.

Можно назвать их и иначе. Например, Чувствующий, Сочувствующий и Сознающий. Все вместе — это я.

Будь я «она», называла бы их Сестры.

Плаваем в реке, бегаем по лесу — и каждый занят своим: подвывает Зверь, подпевает Душа, а Слово старается найти в песнях и вое смысл, а также записывает этот текст.

Я представил себе, а вдруг, приближаясь к Метаязыку, люди перестанут говорить, а станут петь.

Вспомнив, что в каждой цивилизованной стране у каждого из нас кроме имени есть номер, я понял, что этого никогда не будет.

Я вспомнил, что видел недавно рекламу, как желтолицый брат, надев на голову шлем, управляет компьютером с помощью мысли.

Уже очень скоро, пожимая друг другу руки, мы сможем — при умственно осознанном желании — обмениваться записанной цифрами информацией.

Никаких чудес, просто техническое использование даже не вчера полученных знаний. Но разве не другой, по отношению к вчерашнему, мир?

Есть у меня на примете сказка: как Брат-Слово запряг своих братьев вместо волов и пашет ими поле, убивая сорняки — в попытке навести на Земле свой порядок.

Мне все еще жаль так и не родившегося мира, в котором мы бы друг другу пели. Однако нет времени на жалость как нет времени пахать волами. Порядок выражается в том, что всё больше людей на год вперед знают, чем будут заняты каждый день — и при этом убеждены, что если поискать свободных граждан, так это они и есть.

В скором будущем профессиональный идиотизм станет тотальным, и еще до прихода Метаязыка потомки перестанут понимать тексты, даже столь примитивные как этот.

Глядя на себя со стороны, я понимаю, что социальный договор, позволяющий Слову править, не оставляет бесправными ни Зверя, ни Душу.

Напрашивается аналогия с правами женщин в мусульманском мире: им гарантируется свое.

И вот, в осуществление своих прав, Зверь, как и в бытность динозавром, похотлив и кровожаден, а Душа — слезлива и не терпит одиночества.

Поэтому она удивительно настырна в своей прилипчивости к другим душам, с которыми вместе готовится к участию, как уже говорилось, в столь же скорбной как и оргастичной Церемонии Созерцания Цветка. Церемония служит поддержанию трагической легенды Бытия, потому что если происходящее с нами не трагедия, то нас не от чего спасать — а без Спасителя нам страшно.

— Слово, коварный Правитель, ты лживо и лицемерно, но кто я, все еще думающий словами, кто я, чтобы тебя хоть в чем-то упрекать?

Отслуживший весь день порядку усталый Мир возвращается вечером домой — и погружается в телевизионный мир грез.

Начинается процесс кормления Братьев: каждый хочет получить свое.

Впервые я попал во Флоренцию на один день — и это был тот день недели, когда музеи закрыты. Уже к обеду я даже радовался этому обстоятельству. Собор снаружи и Баптистерия изнутри привели мои чувства в умиление. Чтобы им насладиться, я забрел в небольшой тенистый парк, заполняющий квадратную площадь.

Испытывая блаженство от прохлады, я присел. На соседней скамейке красивый бородач лет двадцати читал книгу. Вот он встал и пошел к телефону, а я подумал, в виду легкости его походки, модной небрежно-изящной одежды, умных больших глаз, остро взглянувших на меня из-за золоченой оправы, я подумал, что вот он, Европеоид, достойный наследник Накопленного Настоящего, флорентийский сгусток которого стоит сейчас в моем сердце.

Что же ты читаешь?

Открытая книга лежит на скамейке. Пока Человек Будущего, спиной ко мне, разговаривает по телефону, я привстаю и вижу комиксы.

Я изумился только на мгновенье. Мой alter ego тут же меня поправил, увидев в красавце-бородаче отнюдь не молодого дуралея, а жизнелюбивый росток в новый мир — в тот мир, где самый мощный природный канал информации не будет занят неэффективным «последовательным кодом» — то есть, последовательностью слов.

А в нашем мире, тут и сейчас, я стараюсь сшить белыми нитками листы совсем разных историй в продолжающейся попытке понять происходящее. Сознавая неизбежность провала, отдаю должное страсти, повинной в том, что мы движемся с листа истории на лист, изменяясь так же непостижимо, как изменялись виды.

Сжатие миллионов лет в срез осадочных пород предоставило нам возможность увидеть смену Царств.

Теперешняя революция происходит с такой скоростью, что, если судить по обилию отходов в срезе культурного слоя, один нынешний год, говорят, эквивалентен миллиону древних.

Закусив удила, богатая часть человечества мчится в компьютерный мир, в неминуемое Царство Глаза.

Движение носит характер обвала.

В трехмерной виртуальной реальности Лувра слышен тихий голос. Он шепчет что-то интригующее и неожиданное, не знаю, о ком — может, о Моне Лизе. Я хочу вслушаться в слова, мне кажется, что я вот-вот их пойму, как вдруг становится ясно, что понимать нечего.