Олег Крышталь - К пению птиц

Мне так и вовсе, уже не надо закрывать один из двух своих глаз, чтобы увидеть, чем истинный трехмерный мир отличается от воображаемого. С недавних пор этим глазом я плохо вижу, так что трехмерность складывается с трудом.

Мои подробности: надо было следить за здоровьем. Можно, впрочем, оправдываться тем, что предрасположенность к болезням — в генах, а гены я себе не выбирал. Зато теперь мне легко видеть разницу между языком и Метаязыком: достаточно пожаловаться кому-нибудь, каково это, когда не хватает глаза. Собеседнику нетрудно закрыть свой глаз и представить. Однако наши с ним впечатления будут отличаться.

Отличие выразимо только на Метаязыке, потому что Собеседник волен свой глаз открыть и снова им увидеть.

Мне пришла в голову сказка, что Молекуле обидно оттого, что Мир, отраженный в мириадах разных глаз, всё никак не собирается в картину.

Вдруг я понял, как это можно — изобретать, не называя себя Я, потому что называть некого.

Удивительно, почему у меня с этой мыслью были до сих пор такие трудности: ведь я и сам — не придумываю, а получаю свои мысли готовыми. И только если они меня не удовлетворяют, посылаю сигнал туда, откуда они пришли: сквозь Окно, за Стену.

Страшно подумать, как Бездна близко. Стучу себя по черепу: ах, если бы в Стену так же просто постучать!

Близкая Бездна действительно страшна: только ты попытался сознательно управлять ходом своих мыслей или вести автомобиль, как Окно закрылось и вот, ты уже тугодум, которому опасно жить — если грозит опасность, не успеешь придумать, как спастись.

В согласии с Законом Дарвина, будущее принадлежит умным.

— Будущее принадлежит Бездне, — хочется сказать.

Уже давно, может быть, всю жизнь, подозреваю, что я — Посланник.

Сейчас я в этом почти уверен.

Совсем не потому, что липкая моя Личность испугалась насмешек, совсем не потому, что «посланник» по-гречески — ангел, спешу сообщить — причем сообщить сугубо по секрету, что все — такие же Посланники, как и я.

Я сообщаю это всем по секрету, потому что секретам, с приходом Метаязыка, все равно конец. Так поспешим же насладиться маленькими радостями, пока Личности еще существуют, а с ними существует и тщеславие, рудимент павлиньего соревнования хвостов.

Наблюдаемые реалии не оставляют сомнений, что Змея Жизни с нашей помощью стремительно вползает в Новый Мир. Для этого не надо даже вспоминать, как еще совсем недавно мы не были уверены, что думаем головой, а сейчас уже догадываемся, с помощью науки, что в голове происходит. К врожденной способности читать свои мысли готовимся добавить возможность читать чужие.

Находясь в заразившей меня атеизмом Эпохе, я вижу, что пришел сюда в гости.

Мой ум вполне мог бы принадлежать, например, античному строителю. Принося жертвы, я просил у Богов указаний по строительству храма.

Появлялось странное чувство догадки, что указание получено — и я знал, откуда: от Богов.

Впрочем, Боги соперничали и ссорились друг с другом, так что следовало опасаться злонамеренных советов.

Вопрос о Вере не стоял, потому что Боги существовали с самого рождения, и в детстве случалось играть в Зевса, разрушая камешком песочные города.

А что я сейчас?

Распятый между умом и глупостью, между верой и неверием, дрожу перед неправдоподобно доступной Бездной.

Боги молчат, а мне не подвластно выбирать, быть умным или глупым.

Я не решаю, верить или не верить.

Ничего не остается: хожу над Бездной и боюсь.

Я говорил, что мы «свободны на поводке».

Я рассуждал о единстве «да» и «нет».

Теперь я вижу, что все это значит: во мне едины стремление к свободе воли и надежда на крепость поводка.

Оставшись без надзора Дамы-покровительницы, улыбающаяся Сука тут же понесла. Узнав об этом, покровительница проделала неблизкий путь, чтобы забрать ее в город рожать. Я повстречал их вчера.

— От щенков придется избавиться — желающих нет, — сообщила мне Дама.

Взятая на поводок Сука была светски оживлена. Ее не мучили предчувствия: она понимает оттенки речи, но не язык.

Мы стояли втроем, наверное, минуту. Мой третий глаз видел, что на пустынной улице нас целая толпа. Минута длилась вечно.

Один приятель уподобил меня бьющемуся в окно шмелю.

А другой выразился категоричней. О моих попытках разобраться он сказал: «порочный круг».

Мне, тем временем, и горя мало. Модель «мы в этом мире» сейчас кажется еще проще. На этот раз я вижу нас зернами, зреющими в початке кукурузы.

И нет никакого противоречия в том, что одновременно мы — чешуйки Змеиной кожи.

К примеру, вчера я был отвлечен разными делами, но нашел минуту, чтобы сделать опыт: заглянул в этот текст.

Я обнаружил, что текст мне совершенно чужд, а значит, я не я.

При этом откреститься от себя в любой из ипостасей невозможно.

Значит, оставаясь обреченной к отпадению чешуйкой, можно быть и созревшим к падению в землю зерном.

— Вседозволенность мысленного бытия, — радуюсь я воображению и с его помощью примеряюсь к почками на ветках, а еще — к эмбрионам.

Всё это мы: сидим — может, на Змее, а может, на Древе Жизни — и связаны общей пуповиной.

Пуповине не обязательно соединять нас животами, как и вообще, совершенно не обязательно быть похожей на кишку, потому что находящаяся в ней субстанция не жидка и не тверда, а если уж и вовсе не бояться метафор, то скорее, непоколебима.

Для ее обозначения есть слово. Это слово — Дух.

Я увидел очевидное: по сути, жизнь и есть язык.

О чем тут думать, если жизнь построена на взаимодействии?

Что есть взаимодействие, если не общение?

А как общаться без языка?

Успевший стать первым сперматозоид сообщает яйцеклетке о себе.

Яйцеклетка сообщает продолжающим неистовствовать хвостатым собратьям, что игра уже сделана.

Молекулярный Дирижер управляет оркестром клеток эмбриона.

Рыбки кораллового рифа объединяются в стаю.

Жертва сообщает силу поедающему ее хищнику.

Мне снится мясо, когда я должен заболеть.

Между сном и этой фразой лежит чудо осознания, понять которое не представляется возможным.

Сейчас я осознал, что жужжу все время именно об этом.

Порочный круг — Стена, которая иногда кажется прозрачной.

Будет крайне забавным, если окажется, что сознательные мы — ошибка Природы, что-то вроде пены, не снятой вовремя с кипящего бульона.

Бездна дохнула на меня, но я сказал себе, что отчаяние неуместно, потому что я не одинок, а со всеми вместе.

Не могу не признать свою родственность, например, жуку-скарабею — или, чтобы без претензий, просто муравью. Каждый из нас несет свою ношу, преодолевая множество препятствий и надеясь донести.