Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— А девчата любить будут?

— Удивительно и сакраментально. Все парни так и зайдутся от зависти.

— Ух, ты! Говори, где га мэ-тэ-фэ, где поят волшебным молоком, — Генок подсел к столу, пятерней расчесал свои рыжие кудри, дурашливо уставился на механика.

— Ты, наверное, и перед девушками вот так же, — Бахманов растопырил пальцы, помахал ими перед носом Генока.

— А я виноват, что расчески нет?

— Купи.

— Напокупаешься! Одну купил, Васька об свои лохмы сломал.

— Так он же тебе взамен свою отдал.

— Отдал. А потом пожалел и стибрил.

— Васька?

— А то, кто?

Бахманов Не знал, То ли ему расхохотаться, то А отругать хорошенько непутевого паренька. Он по-своему любил Генока, даже скучал по нему, если долго не виделись и в то же время многое в этом парне ему не нравилось.

Генок появился в МТС два года назад, пятнадцатилетним подростком. Маленький, щуплый, он затравленно озирался по сторонам, как бы норовя убежать, забиться в какую-нибудь щель. Пожалуй, он бы и убежал, если бы не отец, такой же рыжий, здоровенный, что крепко держал сына за руку. Отец привел его по к директору, а прямо в мастерские. Сказал:

— Забирайте его. Никакого сладу нет. Курит. Крадет. Ненароком могу пришибить… Или сам в тюрьму попадет!

Механизаторы, побросав работу, плотным кольцом окружили родителя с его заморышем-сынком, молчали, не зная, как поступить в такой необычной ситуации.

— Куришь? — спросил Бахманов мальца.

— Так, балуюсь.

— Крадешь?

— Ага…

— И здесь будешь красть?

— Не, здесь не буду.

— А не врешь?

— Кормить станете, не буду! — заверил пацан.

Все засмеялись. Ишь ты, соображает. Востёр на язык.

— Так ведь ты убежишь, — высказал кто-то сомнение.

— Куда? К нему?! — мальчуган с ненавистью глянул на отца. — Ни в жисть!

— Из какого колхоза? — поинтересовался Бахманов.

— Мы не колхозники, мы — лесники, — степенно ответил отец, чувствуя благополучный исход. — В лесу живем.

— Оно и видно, что в лесу. Зачем мальчонку сюда привел?

— Так ведь сладу с ним нет. Курит. Крадет. Гляди — лес подожгёт, отвечай за него.

— Дяденьки! — вдруг засуетился мальчуган, перебегая глазами с одного на другого. — Возьмите меня. Я не бегу. Куда я убегу? Некуда мне бежать. А то — к цыганам уйду!

— Разве ты цыганенок? — пошутил кто-то.

— Ага.

— Чего ты мелешь? — окрысился лесник. — Патлы-то у него — эвон, — он сграбастал сына за огненно-рыжие вихры, тот ловко увернулся, юркнул за широченную спину Бахманова и оттуда сделал отцу «э-э!» — показал язык.

Механизаторы расхохотались. Последняя выходка мальчугана решила его судьбу.

— Пускай остается, — выразил общее мнение Бахманов.

Лесник кивнул и, не сказав ни слова, зашагал к воротам. Даже не оглянулся.

Такое равнодушное отношение к судьбе сына поразило механизаторов. И только сам виновник происшествия не обратил на это ни малейшего внимания. Еще фигура отца не скрылась за воротами, как он вышел из — за спины Бахманова, заложил руки назад и, глядя снизу вверх своими хитрющими голубыми глазами, спросил:

— Как тебя звать? Меня — Генка.

— Генок, — переиначил кто-то на марийский лад.

— Ага, Генок.

Так мальчуган прижился в МТС.

Хотели его определить в детский дом, он — ни в какую. «Сбегу! К цыганам уйду!» Тогда дали ему место в общежитии, сказали: «Будешь по силе возможности работать, обучаться ремеслу, а вечерами — в школу. Нет иди к цыганам».

За два года Генок стал отменным токарем, окончил шестой и седьмой класс вечерней школы, сильно вытянулся, по по-прежнему остался худым. «Не в коня корм», — смеялись механизаторы. Генок не обижался, как не обижались и на пего. Ему многое прощалось, сходило с рук и это порой вызывало недовольство Бахманова, который взял «цыганенка» на свою ответствен кость, обещал сделай, из него человека.

Недостатков, на взгляд Бахманова, было у его подопечного немало. От отца он унаследовал скупость, прижимистость, недоверие к людям во всем, что касалось материальных благ. Чужого он не брал — как потом выяснилось, он крал только в родительском доме, где все было под замком, крал потому, что вечно был голоден, — но и свое старался укрыть от постороннего глаза. Короче, он был из. тех, про кого говорят: «У него зимой горсточки снега не выпросишь». Второе, что серьезно тревожило Бахманова, — это пренебрежительное, почти хамское отношение парня к женщинам. Ему ничего не стоило сыграть злую шутку над старушкой, оскорбить девушку. Похоже было, что он люто ненавидит женщин, ищет случая, чтобы свести с ними какие-то свои счеты.

Жестоким Генок не был. Все помнят, как однажды, промозглым осенним вечером, он принес в общежитие замызганного щенка с пришибленной лапой, таскал ему из столовой котлеты, подтирал за ним лужицы и зверем накидывался на каждого, кто смел протестовать против собачьего соседства. Этот щенок, выросший в солидного пса, и теперь живет во дворе общежития, и только ему одному Генок поверяет свои самые сокровенные тайны.

В общем, если Генок кого и любил, так это свой токарный станок, если кому доверял, так это псу Тиграну, если кого побаивался, так это механика Бахманова. Все остальные, в том числе и директор, были для пего ничто. Да и с Бахмановым он старался разговаривать в грубоватом тоне, чтобы не подумали, что он перед ним заискивает.

Бахманов молча наблюдал, как Генок, ухмыляясь, «наводил красоту». Достал из чемодана, который всегда держал на запоре, новенький серый костюм, голубую тенниску. Бахманов подивился: когда он успел все это купить? Тенниска была к лицу, костюм тоже, по…

— Слушай, погладь ты его.

— Сойдет и так.

— Ля тебе говорю — погладь!

— Погладь, погладь… Что я, баба? Мое это дело?

— Чудак, так бы и сказал. Скидай. Включай утюг.

Спустя полчаса Генок стоял перед Бахмановым в хорошо выглаженном костюме и до блеска начищенных ботинках. Чувствовалось, что он был доволен как никогда. Вот он скорчил забавную рожу, нырнул в чемодан, вытянул почти полный флакон цветочного одеколона.

Бахманов фыркнул.

— Ты чего? — насторожился Генок.

— Куркуль ты несчастный, одеколон и тот в чемодан запираешь. Ну подумай своей медно-рыжей головой, кому нужен твой паршивый одеколон?

— А то нет? Васька ж твой «Шипр» вылакал.

— Сколько его там было — на донышке. И потом, не всегда же у него похмелье.

— А я знаю?

Бахманов отмахнулся. Если Генок начал рубить короткими фразами, строить из себя глупого «цыганенка», то разговаривать с ним бесполезно.

Генок наодеколонился, невозмутимо спрятал флакон обратно в чемодан, который тщательно запер на ключ.

— Жлоб ты! — не сдержался Бахманов. — За копейку готов в глотку вцепиться. За какую-нибудь затертую копейку!