Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

Однажды — это было уже в пятом классе — Генок набрался смелости, спросил:

— Тять, у меня мамка была?

— Была…

— А где она?

Отец взял топор, вышел из избы, принялся колоть дрова. Колол долго. Не дождавшись, Генок вышел к нему, стал складывать дрова в поленницу.

— Она ушла, да?

— Ушла…

— Куда? — Генок выронил поленья. — Зачем ты её отпустил? Зачем?!

— Закудыкал! — отец с размаху вонзил топор в пораспиленный кряж. — К мужику ушла! Понятно? Не жила она здесь, так, приходила…

— Неправда! Неправда! Это ты… ты…

Лесник как бы переломился напополам, понуро зашагал в лес. Он давно ждал этих вопросов и страшился их. До сих пор по ночам, а го и средь белого дня, в лесной тиши, ему чудился слабый трепетный голос жены: «Умоляю… скорее… к доктору…», — «Помираю я… ребеночка…»

С этого времени Генок стал приглядываться ко всем женщинам: а вдруг это и есть его мать? «Ты чего, мальчик?» — спросит, бывало, женщина, хочет приласкать его, погладить по голове, Генок, стремглав, убегает, на глазах его закипают жгучие слезы обиды.

Учиться он стал плохо, грубил учителям, дрался с мальчишками, имеющими родителей, нещадно колотил девчонок. Жаловались отцу, тот сначала ругал Генока, потом стал бить, морить голодом — ничего не помогало. Генок и раньше не любил отца, вечно хмурого, нелюдимого, теперь и вовсе возненавидел его.

Как-то, потеряв всякое терпение, отец сграбастал сына за шиворот, приподнял над полом, встряхнул, яростно крича:

— Чего ты хочешь от меня, стервец? Душу выну!!!

— Где моя мама? Скажи! Правду скажи! — кричал Генок, извиваясь и бесстрашно глядя на отца такими же голубыми, побелевшими от злости глазами.

Отец швырнул его и как всегда, когда речь заходила о покойнице, ушел в лес. Генок схватил топор и принялся крушить все, что попадалось ему на глаза — стол, лавки, чугунки, глиняные плошки… Потом забрался под стог сена и завыл от страха и отчаяния. На рассвете, обнаружив, что отца все еще нет дома, Генок решил спалить избушку, чтобы избежать кары за учиненный разгром. Обложил её сеном, надерганным из стога, чиркнул спичку. Как раз в это время подоспел отец…

В этот день Генок и появился В Масканурской МТС. Отец вел его в город, чтобы отдать в детский дом, по увидев раскрытые ворота МТС, копошащихся возле машин чумазых механизаторов, передумал: «Оставлю здесь, пущай приучат к ремеслу. А нет — сами отправят в детдом».

Ничего этого не знал Бахманов, как не знал никто, роме Генока и его родителя, которого за эти годы Генок не навестил ни разу и даже старался не вспоминать о нем, не подозревая, что родитель его давно уже подался в неведомые края — непрощенная вина перед покойницей-женой и боязнь возвращения волчонка-сына согнали его с насиженного места. Давно уж Генок перестал искать и мать, приглядываться к женщинам. Зачем? Раз ушла, бросила, стало быть, не нужен он ей, а коли так — и она ему не нужна. Проживет один, только пусть никто не лезет к нему в душу, не пристает с расспросами. Работает он? Работает. Кормит себя. Ну и все!

Спустя некоторое время Костя Бахманов и Генок на мотоцикле мчались в город.

Вечер был теплый. Струи встречного воздуха приятно холодили лицо.

Быстрая езда успокоила Генока.

— Куда мы едем? — прокричал он.

— В город.

— Знаю. А там?

— В парк.

Густо застроенная частными домовладениями окраина осталась позади. Замелькали розовые, одинакового типа, двухэтажные дома, окруженные плотной зеленью. Возле одного такого дома Бахманов притормозил мотоцикл.

— Гляди, сирень!

— Нарвем?

— Хозяева тебе нарвут.

— Гляди, еще… Ух, как много! Стой

— Ты чего? Не надо.

— Стой, говорю! Удавятся они из-за пары веток? Это же не яблоня — сирень.

— Ладно, валяй. Только немного.

— А на кой нам много?

Воровато озираясь, Генок открыл легкую калитку, шмыгнул под сиреневый куст.

Вскоре он задом, пятясь, вышел за калитку, бегом припустил к мотоциклу.

— Что, обжегся?

— Не… Девчонка там.

— Ну и что?

— Ревет.

— Как ревет?

— А как я даве ревел? Иди, погляди!

Злясь на себя за напоминание о своей недавней слабости, Генок отошел, насупился.

Бахманов пошел к дому.

В легком, без рукавов, платье девушка стояла, обхватив тонкий ствол сирени, всхлипывала.

Бахманов раздвинул ветки, подошел ближе.

— Вас кто-нибудь обидел?

Девушка зарыдала громче.

— Не надо так… Успокойтесь. Пойдемте, я вас провожу домой.

— Нет!.. Нет!!! Я боюсь!

— Кого вы боитесь?

— Она… она… убила! Маму!..

Бахманов невольно отступи. Что за бред? О каком убийстве она говорит?

— Кто она? Да говорите же вы, черт возьми! Или вы сумасшедшая?

Не дождавшись ответа, он оторвал девушку от дерева, почти насильно вытащил на освещенное место. Девушка слабо пыталась сопротивляться, но силы оставили ее.

— Где вы живете?

— Там, — она показала на ярко освещенное окно угловой квартиры на втором этаже.

— Генок, иди сюда!

В окнах квартиры нижнего этажа вспыхнул свет. Между занавесками мелькнуло чье-то лицо.

— Побудь с нею, — бросил Бахманов подошедшему товарищу, скрываясь в подъезде.

Распахнулось окно. Высунулась растрепанная женская голова.

— Нелли, когда кончатся эти безобразия? Днем скандалили и вечером нет покоя! Хоть бы с одним хороводилась, а то сразу двоих привела!

— А ну сгинь! — цыкнул Генок.

— Защитник нашелся! Вот вызову милицию, погляжу, как ты запоешь!

Крупно шагая, из подъезда вышел Бахманов.

Окно захлопнулось, женщина торопливо задернула занавески.

— Генок, быстро на второй этаж. Встань у дверей восьмой квартиры, никого не пускай.

— А что такое?

— Некогда, потом. Чтобы ни одна живая душа, понял? А мы — в милицию.

— А если кто из квартиры выйдет? Тоже не выпущать?

— Никто не выйдет…

В Масканур Бахманов вернулся утром, к началу работы. Генок на мотоцикле уехал на рассвете.

Тело Пелагеи Романовны увезли в морг. Забрали и записку.

Нелли просила Бахманова:

— Не оставляйте меня. Мне страшно. Приезжайте вечером.

— Приеду. Если не я, то Генок.

На третий день Бахманов узнал: судебно-медицинской экспертизой признаков насильственной смерти гражданки Медведевой Пелагеи Романовны не установлено. Вскрытие показало: скончалась от разрыва сердца.

Записка московской гостьи вместе с показаниями Нелли в специальном пакете была отправлена в Москву по определенному адресу. Но об этом знали только сами отправители.

Три месяца минуло, как Качырий живет на новом месте.

Поначалу её здесь все радовало: небольшая уютная комнатка, внимательный муж, уйма свободного времени. Никаких забот, никаких треволнений.