Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Уй, зачем так говорить! — пугались другие. — Вот как разгневается…

А что будет, когда бог разгневается, не говорили — сами не знали.

Боженька, видать, заснул крепко: третью неделю не было дождя, третью неделю нещадно палило солнце, над полевыми дорогами серым облаком клубилась пыль, по ночам полыхали тихие зарницы.

Такие же зарницы — тихие, чуточку тревожные, куда-то зовущие — полыхали в душе Качырий…

Соседка насыпала ей тарелку лесной малины вперемешку с земляникой. Земляника уже отходила, малина — в самом разгаре. Качырий пожалела, что тетка Матра не принесла ей сегодня молока. Так хотелось полакомиться земляникой с молоком!

В пяти километрах от Масканура, за лесом, раскинулась деревня Пюнчерйымал. Оттуда женщины-колхозницы рано утром приносят в районный центр молоко, сметану, свежие яйца, иногда грибы, ягоды. Они не стоят со своим товаром «па бойком месте», у каждой имеется по нескольку постоянных покупателей. Иногда хозяйки, занятые на работе, посылают вместо себя детей.

У тетки Матры детей нет, она всегда приходит сама и очень спешит.

«Не захворала ли? — размышляла Качырий. — А что если проведать ее?» Эта мысль обрадовала молодую женщину. Все равно делать ей нечего — Николай предупредил, что обедать не придет, вернется поздно вечером.

Пройдя лесом, Качырий вышла на полевую дорогу, покрытую толстым слоем мягкой пепельно-серой пыли. С обеих сторон стеной подступала уже начавшая осыпаться рожь. Свернуть некуда, приходится шагать прямо по пыли.

Впереди, в ложбине, виднелась деревня. Вдали, на горизонте, трепетало знойное марево.

У горных мари, Качырий это знала, с какой бы стороны не подъедешь к деревне, в начале улицы непременно наткнешься на закрытые наглухо ворота. Вечером пастух пригонит стадо, закроет ворота и может идти отдыхать, уверенный, что ни одна блудливая корова или овечка не выйдет за пределы села, даже если хозяев не окажется дома, некому пустить скотину во двор. Не очень-то разгонишься и на автомашине: перед въездом в деревню вылезай из кабины, открывай ворота, перед выездом — то же самое. Иной лихач-шофер лютует, а жители только посмеиваются: «Ничего, милок, тише едешь, дальше будешь, и куры паши целы останутся».

У луговых мари так не заведено. Даже между избами, бывает, зияет просвет, двор стоит неогороженным. Так и здесь, Качырий беспрепятственно вошла в деревню, на тихую пустынную улочку. Кого бы спросить?

Она шла по улице, присматривалась к строениям и поражалась их убожеству. Пюнчерйымал выглядел хуже, чем её родная Токтайсола, хотя отсюда до её деревни всего шесть километров. Вспомнились разговори с Таис, её матерью, старой Степанихой: «Больно бы держали корову, да толку-то что», — -заныло сердце.

Заметив стайку ребятишек, верхом сидевших на жердине изгороди и с любопытством глазевших на нее, Качырий спросила их, где живет тетка Матра. Пришлось идти обратно — изба тетки Матры оказалась третьей от конца улицы.

Хозяйки дома не было, на двери висел замок. Качырий огляделась. Открытый всем ветрам маленький двор, старенькая избушка с приткнувшейся к ней клетью осевший набок хлевушок с дырявой крышей, а за ним — огород, где зеленели гряды капусты, лука, помидоров, кое-где виднелись невзрачные цветы поникшей от жары картошки.

Качырий присела в тени на ступеньке крыльца, привалилась к шаткому столбику, закрыла глаза. Клонило ко сну. Как и прошлым летом, когда она была в Токтайсоле, перед глазами проплывали картинки детства.

…Вечереет. Пастух пригнал стадо. По улице, вздымая пыль, степенно бредут коровы. Налетая друг на друга, одичало несутся овны… На ходу стукаются лбами два круторогих барана… Последним важно вышагивает красно-пегий широкогрудый бык, косит налитым кровью глазом, прикидывая, кого бы поддеть на свои короткие подпиленные рога. Пахнет полынью, парным молоком…

С задворок, от пруда, из-за гумен бегут заигравшиеся ребятишки, торопясь, распахивают скрипучие ворота, зазывают своих овец:

— Чыда-а, чыда-а, чыда-а!

В ответ им несется:

— Мму-у-у! Бб-эээ-э! Мм-е-е-е!..

Тетка Матра пришла, когда дневная жара спала, с огородов потянуло прохладой, запахом свежего сена.

Появилась она не с улицы, а откуда-то из-за хлевушка, усталая, рассерженная, бормоча ругательства. Не удивилась.

— Салам. Давно пришла?

— Порядочно. Кого ты так ругаешь?

— А всех подряд, шоб им передохнуть! — она стянула с головы платок, вытряхнула, обтерла потное лицо, устало присела рядом. — Рожь почти вся на корню стоит. Какое там стоит — лежит! Зерно сыпется. Пять жнеек есть — калеки. То гайка слетела, то болта нужного нет… Из эм-тэ-эса комбайн пригнали было. Вздохнул парод. А он, комбайн-то, три дня поработал и прощай — ушел в соседний колхоз. Как не уйти, час работает, два стоит — зерно из бункера не успеваем отвозить. Лошади есть, сбруи нет, телег мачо. В лесу живем, телегу не можем сделать — тьфу! Да разве все перескажешь. Видать, опять на трудодни шиш получим… Заколачивай избу да иди, куда глаза глядят. А как уйдешь? Земля велика, а лучше той, где родился, нет. Вот и выходит, плохо ли, хорошо ли — терпи.

— А куда смотрит ваш председатель?

— В бутылку он глядит, вот куда! Скоро весь колхоз пропьет. Ему бы хлебопоставки выполнить, эм-тэ-эсу хлебушка отвалить, а остальное хоть под снег уйдет, никто с него не спросит. А коли спросят, вывернется. На собраниях он речист, соловьем разливается. Перед начальством — лучше некуда. Будь моя власть, я бы его — помелом, поганой метлой!

— Так в чем же дело? Возьмите, да и снимите, другого изберите, — с досадой сказала Качырий.

Колхозница посмотрела на нее с укоризной, качнула головой.

— Это только сказать легко: снимите, изберите… Оно, если посудить, председатель наш неплохой человек Здешний, коренной. Десять лет в председателях ходит, с самой войны. Поначалу всю душу вкладывал. А только и ему крылышки подрезали… разные там полномоченные. Им — вера, ему — нет. Вот и запил, пропал человек. Хоть кого избери, это же будет.

— А если бы тебя избрали, тетя Матра? Смогла бы? — задорно спросила Качырий.

Женщина подперла щеку рукой, задумалась. Похоже, такая мысль приходила ей и самой.

— Не знай… В войну два года работала. Тогда другое было… Теперь… долго бы не наработала.

— Почему?

— А скинут. Зубастая я. Таких долго не держат.

В голове Качырий потревоженным роем закружились мысли. Стало страшно. Что же будет с деревней, с колхозами, если и дальше пойдет так? Она хотела спросить об этом тетку Матру, удержалась. Что может ответить ей простая деревенская женщина, рядовая колхозница? Это она, Качырий, должна объяснить тетке Матре, что и как будет дальше. Если бы она знала! А кто виноват, что она не знает? Кто? Окончила десятилетку, работала в народном суде… А теперь заделалась домохозяйкой и дальше своей семьи ничего не видит. Ведь до сих пор не удосужилась прочитать материалы сентябрьского Пленума ЦК, считала, что ей это ни к чему. А вышло, что есть к чему. Забыла, как однажды опростоволосилась перед Таис, теперь о том же может спросить тетка Матра. Как бы перевести разговор на другое?