Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

Иван Егорович за эти дни здорово устал, вымотался. С раннего утра он ходил по деревням, вечерами допоздна засиживался на фермах, в бригадных конторках, где нередко оставался на ночлег. За все время командировки ему ни разу не удалось просушить обувь и теперь портянки в резиновых сапогах стали волглыми, неприятно холодили ноги. Ныло в боку и в ключице — сказывались старые раны. Невзоров бездумно смотрел в окно, мечтая об одном: помыться в бане, пропариться березовым веником.

— Иван Егорович, вы не заснули? — окликнул Яшмолкин, любивший поговорить в дороге.

— Нет, просто задумался.

— Я тоже в последнее время часто задумываюсь.

— О чем?

— О жизни. О людях. Вот, к примеру, взять Пузырькова, нашего главного инженера. Как вы думаете, что он за человек?

— Вам лучше знать, он же родственник ваш, — отшутился Невзоров.

— Ну, а по-вашему? — настаивал Яшмолкин.

— По-моему, неплохой. Исполнительный, дело свое знает.

— Ни черта он не знает! — вспылил Яшмолкин. — К начальству умеет подлаживаться, это верно. На второго секретаря Алексеева молиться готов. Оба одного поля ягоды — барчуки и карьеристы.

— Ну уж это ты, брат, загнул, — неодобрительно заметил Невзоров. — Такими обвинениями кидаться не следует.

— А я и не кидаюсь, я в лицо ему это сказал, Пузырькову. Вот вы давеча говорили о трудностях. Как же не быть трудностям, когда у нас еще всякая сволочь ходит в начальниках.

— Это вы о Пузырькове? Чем же он вам насолил? — Невзоров повернулся к Яшмолкину, слегка улыбнулся.

— Причем тут я, — с досадой бросил Яшмолкин, переключая скорость. Они миновали мостик, преодолели небольшой подъем и только тогда Яшмолкин продолжил: — Мое дело маленькое — взял путевой лист, поехал, лишь бы машина была в исправности. Не о себе говорю. Знаете, поди, тетю Варю, что в райисполкоме конюхом работала?

— Знаю. Хорошая женщина. Где она теперь?

— В городе, на каком-то подсобном хозяйстве. Съел ее Алексеев, дружок моего зятя.

— Как это «съел»?

— А вот так. Прошлой весной приходит, значит, к ней жена Алексеева, да и говорит: «Запряги, Варя, лошадь, повезем картошку в поле. Ты будешь за плугом ходить, я — кидать, так и посадим». Тетя Варя согласилась, а сама — к соседу своему, рабочему промкомбината: «Помоги посадить алексеевскую картошку. Жена его прибегала, а я за плугом-то ходить не могу. Выручи старуху». Согласился Игнат Ильич, подсобил.

Пришло время боронить. Прибегает к тете Варе наш Пузырьков, мол, не заборонишь ли мою картошку. У него картошка-то рядом с алексеевской оказалась и всего-то соток пять, не больше. Мог бы сам взять грабельки, поразмяться. Так нет же… Тетя Варя ему в ответ: «Вот поеду Николаю Петровичу боронить и вашу забороню. Только не знаю, когда он велит». Пузырьков прямиком в райком, а воротившись, говорит: «Николай Петрович велел боронить». Ну, делать нечего, поехала тетя Варя, с грехом пополам заборонила оба участка.

Пришло время окучивать. На этот раз Алексеев вызывает тетю Варю к себе в кабинет, спрашивает: «Картошка моя окучена»? — «Нет, Николай Петрович, не окучена». — «Надо окучить». А тетя Варя возьми и скажи: «Рада бы, да не могу за окучником-то ходить, ноги болят. Попросите кого-нибудь из мужиков, вон, зять Игната Ильича, соседа моего. Вместе мы с ним -сажали картошку-то». Ничего не сказал на это товарищ Алексеев, в бумаги свои уткнулся. Тетя Варя постояла — постояла, да и ушла. А назавтра попросили её написать заявление, дескать, не могу больше ходить за лошадьми, ноги болят, прошу уволить. Вот как дело-то обернулось.

— Откуда у вас такие подробности? — поинтересовался Невзоров. Чувствовалось, что рассказ шофера взволновал его, задел за живое.

— Тетя Варя сама рассказывала. В город я её как-то подвез. Очень она обижена. Не за деньги, говорит, работала, добро человеку хотела сделать. А он даже спасибо ей не сказал, за доброту-то лиходейством отплатил, — Яшмолкин сердито сплюнул за окно кабины. — Жалко мне ее, тетю Варю, — после паузы продолжал он, — много горюшка хлебнула. Мужа её и старшего сына на войне убили. Младшего женила — не возрадовалась: сноха поедом ела се, пока совсем из деревни не выжила. Шесть лет тетя Варя работала охранницей в заготскоте, премии получала, благодарности. При ней четыре начальника сменилось, всем была хороша, а последнему, пятому, не угодила. Скот он разбазаривал. Тетя Варя не стерпела, пригрозила: «В милицию заявлю!» Выгнал, ни расчета, ни трудовой книжки не дал. Говорили ей добрые люди: иди к прокурору. Не пошла, дескать, отродясь ни с кем не судилась, пусть подавится, злодей, моими вдовьими деньгами. Да и недолго тот начальник пожил на дармовщину — сколько веревочка ни вьется, а конец будет. Засудили.

— Ну, а тетя Варя?

— А что она… Помыкалась, погоревала, пошла к сыну. Авось, одумалась сноха, сменила гнев на милость. Где там! Насыпал сын пуда два ржаной муки — иди, куда хочешь. А куда идти? Пришла обратно в Масканур, к одной знакомой прачке, что в детсаде работает. «Давай я тебе стану помогать стирать. Платы мне никакой не надо. Кусок хлеба да угол, где переспать, вот и все». Так и жили с год, пока тетя Варя не поступила конюхом в райисполком. Поначалу-то, говорит, забоялась поступать туда, дескать, у них, должно быть, сильные рысаки, управлюсь ли? А как поглядела на лошадей — грязные, заморенные, чуть не заревела, жалеючи их. Видели, поди, какими потом стали эти лошадки, райисполкомовская да сельхозинспекцин. И теперь еще по ним тоскует, как же, своими руками выхолила… Да и в лошадях ли дело! Знаете, что говорит тетя Варя? Правды, говорит, нет на земле. Правды! Я ей отвечаю: «Не искала ты ее, правду-то». А она мне: «Коли уж в райкоме партии правды нет, так, где же её искать?» Вот ведь оно как.

— Вы не знаете, где она сейчас живет? — вдруг спросил Невзоров. Он весь как-то подобрался, в глазах появился горячий блеск.

— Говорила, у какой-то старушки снимает угол, а где, не знаю.

— Надо её найти. Обязательно найти!

— Попробую, может, и найду. А только зачем? Вы же не пойдете, против Алексеева, побоитесь, — сказал Яшмолкин, словно подзадоривая редактора.

— А вы боитесь? — Невзоров в упор посмотрел на шофера.

— Я что… Мое дело маленькое. Уволят — без работы не останусь. На целину махну, там шоферы во как нужны. А вы — другое дело. Вас, ежели снимут с работы, так, пожалуй, и партбилет отберут.

— Ну, это как сказать, — нахмурился Невзоров, широкое, всегда добродушное лицо его затвердело. — Не Алексеев давал мне партбилет, не ему и отбирать.

Дорога шла по лесу. Ярко, по-весеннему ласково, светило солнце, торопясь прогнать остатки зимы. Пять дней назад, когда Невзоров выехал из Масканура, лес на этом участке не был затоплен. А теперь деревья стоят по колено в воде. В одном месте молоденькие березки, словно расшалившиеся девчата, выбежали из гущи леса на кочковатую поляну с лужицами талой воды и остановились, не зная куда бежать дальше: справа и слева — вода, прямо — высокий настил шоссе, по которому то и дело с ревом проносятся автомашины.