Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— В жизни всякое случается, — как бы продолжая начатый разговор, сказал Яшмолкин. — Думал ли я, что придется зятя своего возить и зарплату за это получать. Полгода возил. Еще тогда понял: скользкий он человек. Как налим. Не зря сестренка моя ушла от него.

— Как ушла? Куда? — удивился Невзоров.

— Пока живет у нас. Пузырьков-то на юг уехал, в санаторий. Почти каждый год на юге отдыхает. Как же, работает человек, надрывается, отдохнуть надо. А жену за пять лет ни разу в дом отдыха не пустил. После работы на него батрачит, отпуск — опять же от дома ни на шаг. Разве что в деревню на недельку вырвется, так и то муженек попреками её замучит.

— Что же она, совсем ушла от него?

— Вроде бы так… Теперь с работы хочет уйти, в городе думает устроиться.

— Нда-а, — качнул головой Невзоров. — Давненько она к нам не заглядывала…

— Не до того ей. Немало крови ей попортили эти газетные заметки. Про хорошее напишет — ладно, промолчат. Спасибо не скажут, по и не ругают. А как про плохое… А, что говорить! Не будь она женой главного инженера, а тот дружком Алексеева, Бикмурзин давно бы дал ей от ворот поворот. Это вы сверху ничего не видите, а нам снизу все видно. Рабочие её уважают, это верно. Тем и держится. До этой поры держалась, а теперь вот хочет уйти.

— Передайте Екатерине Павловне, пусть зайдет к нам, в редакцию, — попросил Невзоров.

— Ладно, передам. Только навряд ли она зайдет.

Ивану Егоровичу в тот день так и не удалось сходить в баню, пропариться березовым веником. Перекусив с дороги, он начал писать передовую в завтрашний номер. Засиделся допоздна, да так и не закончил — голова была забита другими мыслями. Утром, на свежую голову, дописал статью и, придя в редакцию, сразу же отдал на машинку.

— Я буду у Доронина, — сказал он ответственному секретарю, пожилой флегматичной женщине.

— Может, посмотрите материалы сегодняшнего номера? — заискивающе спросила та, кивая на тощую стопку гранок у себя на столе. — Макет еще не готов, часть материала в наборе. И вот тут «белое пятно».

Невзоров принялся читать гранки, потребовал вторые экземпляры рукописей, засланных в набор. Картина вырисовывалась безотрадная: почти весь номер состоял из материалов ТАСС. И в папке «загона» было пусто. Настроение Невзорова испортилось, на душе саднило, закипала злость. Вместо того, чтобы делать газету, редактора заставляют заниматься контрактацией телят, а потом его же критикуют за плохое качество газеты. Вот она, правда жизни. На такой правде далеко не уедешь. «А что же ты молчал, когда утверждали список на бюро? — вдруг подсказал внутренний голос. — Не потому ли, что бюро вел Алексеев?» Нет, не потому. Вернее, не только потому. Невзорову и самому хотелось побывать в деревне, не наскоком, а пожить там несколько дней, присмотреться к жизни села, потолковать с пародом. Съездил он не зря, много повидал, перечувствовал, осмыслил как бы заново…

Вот хотя бы эта заметка о падеже телят, Сигнал, действительно, серьезный. Но правильно ли во всем обвинять заведующего фермой, требовать снятия его с работы? Нет, неправильно. Заметка селькора дает лишь повод для большого разговора о причинах падежа молодняка, который имеет место не только на этой ферме. А сколько таких тревожных сигналов проскочило на страницы газеты, и сколько людей получило взыскания или снято с работы по «сигналам печати»?..

Зазвонил телефон.

— Слушаю…

— Яшмолкин говорит. Шофер. В общем, я передал сестре вашу просьбу, Иван Егорович.

— Ну?

— Велела сказать вам спасибо. А заходить не хочет.

— Почему?

— Говорит, ни к чему это. С работы она уволилась. Завтра в город собирается. Видать, окончательно решила порвать с Пузырьковым. Ума не приложу, где она будет жить в городе? А только и здесь…

— Простите, Михаил Павлович. Я сейчас очень занят. Вечером, если разрешите, зайду к вам. С женой придем. Идет?

— Приходите. Я сестре ничего не скажу, а то еще укатит в город. Верно?

— Пожалуй, так будет лучше.

В райком Невзоров выбрался лишь во второй половине дня.

Доронин встретил его приветливо. Выглядел Александр Петрович неважно: по щекам разлилась нездоровая бледность, под глазами набрякли мешки — признак частого недосыпания. Невзоров знал, что у первого секретаря больное сердце. Еще в начале войны заброшенный в глубокий тыл врага комиссаром партизанского отряда, на топких белорусских болотах, он приобрел себе ревматизм. А потом порок сердца… Прошлой осенью Доронин, почти месяц пролежав в больнице, отдыхал и лечился в Ялте.

— Устал, Ваня? — участливо спросил Доронин, разглядывая хмурое, заметно осунувшееся лицо редактора со свежим порезом-ссадинкой возле уха. «Видать, спешил, когда брился».

— Так ведь и ты устал, — качнул головой Невзоров, в свою очередь, пытливо глянув на давнишнего товарища по работе. Еще до войны они вместе окончили совпартшколу, потом пути их надолго разошлись, а десять лет назад судьба снова свела их здесь, в Маскануре.

— Ничего, — мечтательно проговорил Доронин. — Как-нибудь вместе махнем в Ялту. Вот уж тогда отдохнем на славу.

Они помолчали, умышленно оттягивая деловой разговор. Редко им доводилось встречаться вот так, наедине. И в такие минуты каждому хотелось помолчать, как бы отдохнуть душой в присутствии близкого друга, чувствуя на себе его теплый, всепонимающий взгляд.

Удобно откинувшись на спинку стула, Невзоров кончиками пальцев поглаживал мягкий, нежный ворс темно-сиреневого сукна, покрывавшего длинный, приставной стол, окруженный рядком стульев. Чуть прищуренные глаза его были устремлены на большой, ничем не покрытый стол секретаря, единственным украшением которого был оригинальный письменный прибор с фигурками маралов. В середине, опустив голову к «водопою» — небольшому углублению, стоит мощный, грудастый рогач буроватого оттенка. Похоже, он уже напился и теперь задумчиво разглядывает в воде свое отражение или недоумевает, что это за диковинные предметы — ручка и карандаш — покоятся на его широких, ветвистых рогах. По бокам его в тревожном ожидании застыли две стройные оленихи с короной тонких, изящных и таких же ветвистых рогов. Чудится, стоит хлопнуть в ладоши, как рогач встряхнет головой, скинет ненужный груз — и все семейство маралов стремглав исчезнет, оставив на месте две серо-зеленые кочки с чернильницами внутри. Прибор этот появился в райкоме вместе с Дорониным и с тех пор стал неотъемлемой частью кабинета первого секретаря.

Невзорову припомнилось, как Алексеев, став вторым секретарем, где-то раздобыл два массивных чернильных прибора с фигурками львов и пещерой посередине. Один он поставил у себя, второй распорядился отнести в кабинет Доронина, заменив им «надоевших оленей». Вышел форменный скандал. Доронин тут же приказал убрать «хищников» и вернуть маралов на место. Рассказывали, что секретарша приемной хотела оставить «хищников» у себя, но Доронин категорически запретил. «Ни в коем случае, выкиньте их на помойку». Так оно было или не так, но второй прибор со львами перекочевал в кабинет председателя райисполкома Шуматова.