Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

Часы показывали без четверти четыре – следовало быть уже намного дальше от школы. Удивительно, что никто до сих пор не напомнил об этом. Кира проверил телефон – ни одного пропущенного вызова. Тревожное чувство в эту секунду повисло над ним: укрыло от всевидящих глаз палящего солнца, забралось в глотку и рухнуло вниз. Кира впервые за свои шестнадцать лет подумал о том, что совершенно не знаком с городом, не считая той дороги, которой он добирался до школы и репетиторов, а потом возвращался обратно домой.

– Вот и я тоже просто прогуливаюсь.

Огонёк GPS по-прежнему мерцал белым.

Художественная школа являлась в городе единственным местом, куда родители могли отдать своих детей, чтобы те лишние пару часов не крутились под ногами. Основанная за пару лет до того, как Кира пошёл в первый класс, она быстро приковала к себе интерес, но и так же стремительно его растратила. На сотню поступающих едва ли находился десяток человек, которые не бросали занятия после первого года. До выпуска доживало и того меньше.

К тому времени, когда Екатерине Филипповне надоело находить по всему дому изрисованные листки бумаги, в художественной школе появились вступительные экзамены.

– Мне кажется, она не пройдёт. – сказала тогда бабушка, с усталым вздохом рассматривая рисунки. – Это же просто каракули, глянь. И глаза такие огромные. Где она вообще увидеть успела такие глаза? – листок бумаги сложен вдвое и порван. – Столько книг в доме! Нет бы почитать, энциклопедию открыть. Даже не знаю… Если уж браться рисовать, так что-то нормальное.

Кира говорил себе, что ему не обидно. В конце концов, он мог нарисовать ещё кучу таких же, да и в художественную школу его в итоге взяли без экзаменов. (На преподавательском столе вместо рисунка оказалась бутылка вина и коробка конфет.)

– Дедушку за это благодари. – недовольная Екатерина Филипповна со всей силы сжимала детскую руку. – Он настоял. Мне иногда кажется, что он тебя любит незаслуженно сильно.

И тяжёлая железная дверь с грохотом захлопнулась. В будущем Кира выучился придерживать её, создавать своим присутствием как можно меньше шума и рисовать самыми дешёвыми красками. Он знал, что его пристыдят, если попросить большего, а каждое занятие и так само по себе приравнивалось к позору, даже не смотря на последующие успехи.

Художественная школа отвлекала Киру от повседневности. Стоило услышать эхо собственных шагов в пустом коридоре, и внутри просыпался простор – то было вдохновение, скопившееся пылью на деревянных подрамниках. А иногда, в странный миг забытия, когда взгляд надолго задерживался на постановочной композиции, весь мир вокруг растворялся – расползался как треснувшая на холсте краска – и казалось, будто сам Кира тоже всего лишь часть картины. Он был неумело написан дрожащей рукой в самый последний момент, и потому никогда не находил себе места.

Расхаживая по выставочному залу на первом этаже, он забывался в разнообразии сюжетов;

прячась ото всех в тени гардеробной на перемене, позволял себе отдохнуть и привести в порядок мысли;

а счищая лишнюю краску с холста, уверял себя, что готов посвятить этому жизнь.

На втором этаже запах растворителя чувствовался не так сильно – там находилось всего два кабинета, один из которых использовался в качестве склада для гипсовых голов. Некоторые называли его вторым кладбищем римской империи, а кто-то и вовсе смастерил небольшую табличку:

Напротив него – едва приоткрытая дверь и тонкая полоса искусственного света на полу. Помещение отдали в полное распоряжение тех, кто уже выпустился из школы, но всё равно, следуя привычке или просто из интереса, продолжал посещать занятия. Кира был одним из таких учеников.

Два года назад, держа в руках аттестат, он аккуратно попытался намекнуть бабушке, что вовсе не намерен отказываться от шести часов искусства в неделю, от друзей, которых успел завести и от увесистого набора карандашей.

– Зачем тебе тратить время на эту ерунду? Закончила, и слава богу. Не лучше ли занять свободное время чем-то, что действительно принесёт пользу? Английским? Или давай, в конце концов, наймём репетитора по химии!

– Я хочу стать архитектором. – ответ был готов уже заранее. – Химия мне не нужна, а вот черчение и академический рисунок ещё пригодятся.

На тот момент, Кира ни разу не задумывался о своём будущем и с профессией определился по наитию, спонтанно. Не многие вещи способны были заинтересовать его в жизни, а к рисованию он испытывал особенную любовь и всякий раз радовался, когда учителя хвалили за картины. Он прекрасно понимал: бабушка не позволила бы заниматься тем, что не принесёт хороших денег в будущем, и живопись явно занимала последнее место в её списке порядочных занятий. («Образование – это всё, что у тебя было, есть и может быть.», любила она повторять.) Если бы воспитанник пренебрёг этими словами, если бы сделал хоть что-то, о чём нельзя похвастаться перед знакомыми, она бы давно выставила его на улицу.

И потому Кира выбрал архитектуру как нечто, что его бабушка сочла бы престижной профессией. К тому же, это было прекраснейшим предлогом уехать подальше из города.

Он заходил в студию с занавешенными окнами и радовался.

Мольберты привычно стояли в дальнем правом углу, рядом с ними – статуя Венеры Милосской, одетая в полосатый шарф и старую штору, весь прошлый год украшавшую кабинет истории искусств. В остальном же: пустые белые стены с липкими следами скотча, деревянные, поскрипывающие полы, два прожектора, несколько стульев, порванный диван с пружиной и чайник на подоконнике. Обычно здесь ошивалось куда больше народу – в общей сложности семь человек – но по пятницам только Мари.

Она сидела на полу, прислонившись спиной к дивану и внимательно раскладывала перед собой журнальные вырезки. Длинные светлые волосы небрежными волнами разметались по плечам, спина расслабленная, чуть сгорбленная, пухлые ладони, глаза цвета берлинской лазури, вздёрнутый нос и такая сосредоточенность, которой Кира ни разу не видел до или после.

Они успели только обменяться взглядами, как в кармане брюк зазвонил телефон. Кира приветственно поднял руку, затем поднёс к губам указательный палец – тихо! – и нажал громкую связь.

Внутри у него всё леденело от страха, но он ждал этого звонка, и был рад, что успел встретить подругу. Рядом с ней было спокойнее.

– Так! – бабушка никогда не умела здороваться и кричала во всё горло. – Почему ты мне до сих пор не позвонила? Где тебя вообще носит? Ты не в художке?

– В художке. Мари рядом со мной.

Улыбка обнажила ровный ряд брекетов на зубах. Мари махала ладонью из стороны в сторону как маленький ребёнок с таким усердием, словно Екатерина Филипповна могла её увидеть.