Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

Бабушка вернулась обратно в гостиную. Утирая слёзы руками и чувствуя, что лицо его распухло, Кира решил: как только ему представится случай, он отыграется за каждую сожжённую страницу.

Выходные выдались дождливыми. Кира смотрел на капли, медленно сползающие по окну, в размытой картинке пытался разглядеть своё отражение, но видел только бабушку за спиной. И вздрагивал. Он подрывался с места всякий раз, стоило ей пройти мимо комнаты, хватался за книгу или тетрадь, когда слышал приближающиеся шаги, а по ночам, от скрипа кровати в соседней спальне, просыпался. Он измучился волнением, озлобился на всех и, наверное, зубами бы вцепился в каждого, если бы не мешала головная боль.

Понедельник начался с мигрени. Было душно, слегка мутило, одеяло сбилось в ногах, а комнату заливал такой яркий свет, что обжигал глаза даже сквозь закрытые веки. Кира давно проснулся, но лежал, не шевелясь, и прислушивался с отстукивающим в голове отвращением ко всякому громкому звуку. Он ни о чём не думал. Прошло долгих несколько минут, прежде чем он заставил себя подняться и босыми ногами прошагать на кухню. В вертикальном положении голова болела ещё сильнее, каждый шаг – тяжёлый удар. В разноцветном шуме Кира не сразу различил свою бабушку. Она сидела за столом с чашкой чая и безразлично наблюдала за выпуском утренних новостей. На ней был надет махровый халат, а мокрые волосы сосульками спадали на лицо.

Когда в этом была необходимость, Екатерина Филипповна умела выглядеть молодо – обычно никто не давал ей больше пятидесяти. Лицо её всё ещё сохраняло остатки былой красоты, хоть и обзавелось несколькими тонкими морщинками. Щеки чуть впали, высохли, волосы поседели, а глаза утратили блеск, но всё же окружающие частенько называли её старение «благородным». Они, конечно, не знали о сеансах у косметолога, краске для волос и скверном характере, напрочь перечёркивающем красоту внешнюю. А Кира знал. Он смотрел на свою бабушку и видел только, как на пренебрежительном лице подрагивали сомкнутые губы, почти явственно выражая желание сказать что-нибудь мерзкое.

– Я уже собиралась будить тебя. Сколько можно спать? – она даже не повернула головы.

– Я не спал. Голова болит. – Кира держал холодную ладонь на лбу.

– И что?

– Нужна таблетка. – Кира с трудом мог фокусировать взгляд на приоткрытой дверце шкафа, который висел прямо над кухонной плитой. Он знал, что коробка с лекарствами стоит на самой верхней полке, равно как и знал заранее ответ на свой вопрос.

– Для чего? – Екатерина Филипповна почти взвизгнула, и голос её остался мерцающим белым пятном перед глазами. Проработав сорок лет кардиологом в провинциальной больнице, она, тем не менее нисколько не доверяла лекарствам.

– Для головы.

– Ничего, само пройдёт. – отмахнулась она и разразилась словами. – И даже не смей в школе жаловаться, чтобы домой отпустили! Ишь, удумала! Голова у нее болит. У меня от тебя не только голова болит, и ничего. Сижу, как видишь.

Киру почти поразил этот, сухой, полный даже какой-то презрительной угрозы тон бабушки, но он был слишком к нему привычен, чтобы поражаться слишком долго. Возмущение душило его, и Кира не сразу смог возразить. Он выдумывал подлость, чтобы ответить непременно с издёвкой.

– Отлично, тогда пойду в медпункт.

– Я тебе дам, негодница! Не смей!

Спор начал принимать всё более бурный характер. Кира знал, что бабушка не уступит ему ни в коем случае. Она была слишком предана своим убеждениям и никогда не шла на компромиссы. Она, с учётом многих обстоятельств, ни за что бы не подпустила никого к коробке с лекарствами. Кира спорил только из вредности и желания сделать свою головную боль проблемой для окружающих.

– И кто мне запретит? Будешь за мной целый день хвостом ходить? А помнишь, что было в прошлый раз? Как я из-за мигрени даже читать правильно не смог? Что ты сказала им, когда забирала меня из школы после обморока? Что скажешь на этот раз?

Бабушка молчала. Она была зла, и злость эта собиралась в морщинах над уголками поджатых губ. Глаза её щурились и были похожи на две тонкие линии – презрительные и надменные.

– Не желаю ничего из этого слышать! – вдруг завопила она и ещё раз ударила рукой по столу. – Нечего строить из себя самую больную! Это ты сама виновата! Выдумала проблему и таскаешься с ней как курица с яйцом, чтобы все тебя жалели. Ничего у тебя не болит, всё с тобой нормально!

Екатерина Филипповна чуть не задыхалась от возмущения. Она до самой последней минуты никак не ожидала подобной развязки и не предполагала даже возможности, что воспитанник может выйти из-под её власти. Припоминая теперь с горечью в голосе о том, что решилась воспитывать Киру только из присущего ей благородства, хотя могла и оставить матери, которой – как она сама любила повторять – не было до ребёнка никакого дела, она говорила вполне искренне и даже чувствовала негодование против такой вопиющей неблагодарности.

Она всё-таки высоко ценила свои заслуги.

Всё утро они не разговаривали. Кира пил чай в тишине, молча оделся и, не сказав ни слова прощания, вышел из дома. Он не чувствовал себя виноватым за ссору, но всё равно хотел расплакаться от ненависти к собственному малодушию. Ему так и не хватило смелости стащить из шкафа над плитой хотя бы одну таблетку обезболивающего

– Не трогай меня.

Кира почувствовал, как лба коснулась тёплая рука, прикрыв от света гудящих ламп, но он тут же брезгливо от неё отмахнулся.

На первом этаже было не так темно, как хотелось бы, и потому Кира чувствовал себя неуютно. Перед закрытыми глазами мерцали разноцветные пятна, и каждое из них пульсировало в такт бьющейся в голове крови. Спина упиралась в деревянную скамью, под головой чужой свитер, руки сложены в замок на груди.

Он знал, что сюда никто не придёт, и где-то в глубине души пытался понять, как вообще его удалось уговорить на подобную авантюру. Но, видимо, мигрень вынуждала по-новому отнестись ко многим вещам.

– Нет, подожди… – Кира наощупь дотянулся до рюкзака, который бросил на пол, подле себя, подтянул его выше и нашарил в боковом кармане маленькую бутылочку антисептика. – Вот, возьми.

Ему пришлось неприметно приподнять ресницы и убедиться, что случайно не ткнул рукой в лицо одноклассника. Аверин сидел совсем рядом – если чуть запрокинуть голову назад, можно рассмотреть его целиком – но видно было только немного кудрявых волос и острую линию нижней челюсти.