Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

Разумеется, Кира знал. Ни одни выходные не обходились без того, что бабушка каждые два часа обновляла электронный журнал и на задержку отзывалась недвусмысленно грубо. Если она находила несоответствие между оценками, это всегда заканчивалось скандалом. («Неужели, так сложно подать учительнице дневник после урока? Почему я должна сама обо всём узнавать? Может, ты ещё и четвёрки от меня скрываешь?» – каждый раз одно и то же.)

– Я-то знаю, а вот ты откуда узнал?

Аверин наконец отложил телефон в сторону. Кира повернул голову и поймал его радостный взгляд.

– Узнал почти сразу после контрольной. Я ведь по пятницам на дополнительные остаюсь, и обычно мы с химичкой решаем пробники, но в этот раз, к концу контрольной недели, сил вообще ни на что не осталось. Она предложила помочь проверить тетради – целых восемь стопок! Так вот, твоя тетрадь попала ко мне.

Кира устало вздохнул. Он, конечно, и не думал, что хорошая оценка досталась собственными знаниями, но теперь старания и вовсе обесценились до незначительного.

– И она ничего не проверяла за тобой?

– Не-а. Я потом все оценки продиктовал, и она их сразу в журнал выставила.

– Чёрт, знал бы раньше…

– Что? Не просил бы о помощи? Но я мог и не проверять тетради.

Кира поднял руку и пихнул одноклассника в бок. Удар получился ничтожно слабым.

– Это всё удачное стечение обстоятельств.

Аверин усмехнулся и на несколько секунд замолчал.

Воздух в свете тусклой лампы казался сизым, словно утренний туман, и сквозь пелену видно было, как всё ближе приближалась учительница истории. Она бы не заметила, прячущихся под лестницей, если бы только специально не свернула влево и вниз, но школьники на всякий случай напряжённо притихли. Когда шаги отдалились достаточно, и скрылись где-то выше второго этажа, Аверин продолжил говорить вполголоса.

– От вас, миледи, даже похвалы не дождаться.

Кира брезгливо поморщил нос. Ему хотелось возразить, но именно в этот момент виток мигрени завершил свой круг, и в голове с новой силой возобновилось больное гудение. Он приложил холодную ладонь ко лбу и задышал прерывисто. К горлу подкатывала тошнота, но прямо сейчас, он бы не смог добежать до туалета, да и вообще вряд ли бы поднялся без головокружения. Оставалось лежать и надеяться, что скоро это прекратится.

Трещина на стене поползла вниз.

– Ты ведь не забыл как меня зовут, да? – измученный голос выдавал болезнь.

– Едва ли. Мне просто нравится над тобой издеваться.

– Тогда выбери что-то обидное, а не повторяй за физичкой.

– Не моя вина, что ты ведешь себя как викторианская баронесса.

Кире пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить себя подняться со скамейки. Он не стал надевать очки, всё это время забыто валяющиеся в чехле на полу, а просто прищурился и надеялся, что скорее похож на презрительного профессора, чем подслеповатую старушку.

Трещина добралась до пола.

– Сам ты «викторианская баронесса».

– Ну уж нет. Это ведь не я всегда такой надменный, с высоко поднятой головой и манерами.

– Нет ничего плохого в хороших манерах.

– Ну разумеется. Просто люди обычно не теряют сознание, когда рядом с ними кто-то ругается матом.

– Я не…

– Конечно ты «не». Нелюдь какой-то. Вампир с холодными руками и синюшной веной на щеке. Болезненный ребёнок средневековья, в жизни не видевший солнца, потому что эритропоэтическую порфирию ещё не открыли, а романтизировать фоточувствительность уже стало модно.

– Просто у кого-то больное воображение.

Кира вздохнул. На каждое замечание он мог бы найти подходящее объяснение: высоко поднимал голову, потому что постоянно хотелось расплакаться; а хорошо воспитан из-за бабушки, которая называла каждое проявление свободолюбия непозволительным поведением для умной девочки.

Сидеть ровно становилось всё труднее. Если бы рядом с находилась Мари или Ленка, Кира бы позволил себе упереться лбом в чужое плечо и прикрыть глаза, высчитывая все мерцающие пятна перед глазами. Но был только Аверин – единственный в этом душном и тесном закутке под лестницей, в миг сделавшимся ещё теснее. Он нашёл повод прогулять английский и теперь приставал с разговорами, потому что ему было скучно. А Кира никогда не умел – да и не то, чтобы стремился – развлекать болтовнёй окружающих.

Он забрался на скамейку с ногами, подтянул к груди колени и, зажмурившись, сложил на них голову. Тошнить не стало меньше, но это помогало отвлечься от боли.

– Я тоже много чего могу про тебя рассказать, но мне хотя бы ума хватает держать язык за зубами.

Кира озлобился мгновенно. Хотя, конечно, он был не в настроении уже несколько дней, но только сейчас стало видно, в каком именно разладе с самим собой он пребывал. Казалось, что подавляемая злость на бабушку перетекала в отношения со всем остальным миром. Вот только Ленка бы ответила вдвойне, а потому её трогать не стоило; Фёдор знал слишком много, и было бы глупостью нарываться на ссору; единственную подругу Кира слишком любил и скорее прикусил бы себе язык, чем сказал ей хоть одно грубое слово; а вот Аверин был совершенно никем. На него можно было срываться, как душа пожелает.

– Нечего тебе про меня рассказывать. За своими толстыми очками дальше вытянутой руки ничего и не видишь

Кира ткнул одноклассника в лоб.

– До тебя и дотягиваться не надо.

Убедившись, что никто не обратит внимания на двух школьников, прогуливающих уроки, они выбрались из-под лестницы в коридор. В той части первого этажа, где находился Кира, всегда было пусто. Раньше здесь занималась начальная школа, но это было ещё до того, как для детей построили отдельный корпус. Кира знал, как выглядели кабинеты изнутри – он провёл в них четыре года, но с тех пор двери не отпирались уже очень давно. Даже окна были старыми, витражными, с разноцветными стекляшками, отбрасывающими причудливые узоры на пол. Кира любил рассматривать их раньше, но теперь, проходя мимо, понимал, что сюжеты из сказок Пушкина лучше бы смотрелись на окнах детского сада, чем здесь.

Прямо в коридоре можно было найти мешки со строительным песком, обёрнутые целлофаном листы фанеры, деревяшки – в общем, всё, что так или иначе намекало на несостоявшийся ремонт. Может, дело было в недостатке финансирования или причина в том, что два года назад в школе сменился директор, но левое крыло постепенно приходило в упадок, становясь пристанищем для тех, кто хотел побыть в одиночестве. Даже технички совались сюда редко.

Мигрень никуда не делась, но теперь она довольно сносно переносилась на ногах. Хотя Кире и приходилось идти вдвое медленнее. Сначала он старался смотреть себе под ноги, но от обилия разношёрстной плитки на полу и трещин, голова закружилась. Он остановился, вздохнул и, придавленный внимательным взглядом, продолжил идти.