Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

На этот раз Кира засмеялся, но смех его был странным, выстраданным. Он понимал, что Мари заметит это, пусть ничего и не скажет.

– Ради такого и умереть не жалко.

– Но ты всё-таки постарайся выжить. Буду ждать тебя в понедельник.

Когда они наконец расстались, Кира заметил, что погода переменилась. Взамен тихому зною задул резкий, порывистый ветер, сметавший на дорогу ворохи осенних листьев. По небу поползли свинцовые тучи, стало совсем темно, и только яркие вспышки сухой грозы на мгновение освещали дорогу. Стоило бы поторопиться, но Кира намеренно шёл тихо – в конце концов, наказание и так уже ожидало его, и ругать собирались не за лишние пятнадцать минут, потраченные на дорогу, а потому что посмел взбунтоваться.

Дойдя до остановки, Кира занялся мыслью, что ехать ему придётся в забитом автобусе, ведь был уже вечер. Он представил, как будет трястись до конечной и, как, скорее всего, его опять укачает, и он даже не сможет присесть. И от одной этой мысли ему сделалось дурно. Но в то же время он тайно желал свалиться в обморок: осесть, бесчувственно, на грязный пол, и слышать обрывками сознания, как копошатся вокруг люди. Интересно, что бы подумала его бабушка, не вернись он домой к назначенному времени? Как скоро она бы заметила, что её воспитанник застрял где-то на половине пути и никак не может сдвинуться с места? Наверное, она бы разозлилась ещё сильнее, а потом стала ругать за то, что доставил окружающим так много проблем.

В обморок падать было нельзя.

Потом Кира вспомнил, что ничего не ел с самого утра среды. Наверное поэтому, усугублённая резкой сменой погоды, начинала болеть голова. Удивительно, что мысль о предстоящем ужине нисколько не разыграла в нём аппетит – Кира чувствовал себя сытым.

Тут заинтересовало его вдруг: уж не болен ли он, если отказывается от еды, ходит всё время бледный и никак не может согреть свои руки? И что, в таком случае, это за болезнь такая невыносимая? На секунду он вспомнил ту смятую бумажку с диагнозом, выброшенную в урну прямо рядом с городской больницей.

Дождь всё никак не начинался. Усиливался ветер, гнул к земле беззащитные деревья и промозглым дыханием забирался прямо под рубашку. Проходя мимо соседских дворов, Кира видел, как в спешке снимали простыни с бельевых верёвок, как лаяли беспокойные собаки, ожидающие шторма, и как старушка, неспособная пересилить порывы ветра, безуспешно пыталась закрыть калитку.

Молния сверкнула прямо над домом. Кира свернул за угол, вошёл во двор. Было слишком тихо, из трубы над баней клубился дым. Пахло жжёной сосной и немного копотью – печь не топили целое лето, но бабушка слишком рано начала готовиться к зиме в этом году.

Переведя дух и посмотрев на часы – пульс скакнул до ста двадцати ударов – Кира вошёл в дом и стал осторожно подниматься по лестнице, поминутно прислушиваясь. Его руки дрожали от страха, пальцы не слушались, а в груди, где-то за рёбрами собирался колючий холод. Он задыхался, дышал часто и понимал, что слабый голос точно выдаст волнение. И всё же, начал говорить первым.

– Я дома, ба! Ну и погода там, видела? – он заикался и готов был расплакаться от своей беспомощности. – Кажется.., дождь вот-вот… пойдёт. Хорошо, что успел вернуться.

Ответа не последовало. Свет горел только в коридоре и в гостиной. Бабушка сидела на диване, смотрела телевизор. Сложив руки в замок, она даже не обернулась на голос и, как изваяние, будто не дышала вовсе.

– Ужасно хочу есть. Что на ужин? – слишком тихо, но достаточно, чтобы его расслышали. Кира поставил рюкзак на пол, снял часы и положил их на диван рядом с бабушкой.

В ответ всё еще тишина. Он знал о её привычке играть в молчание – иногда это было даже кстати – но сейчас Кира готов был умолять, лишь бы на него обратили внимание и прикрикнули. Чувства его были так изощрены, так измотаны, что тихая реклама по телевизору отдавалась в ушах противных звоном.

– Сегодняшняя контрольная по химии была лёгкой. Думаю, я написал её на отлично.

И даже это не смогло пронять Екатерину Филипповну.

Решив, что именно таким будет его наказание, Кира смирился и отступил. Вспоминая об этом после, ярко, ясно – он понять не мог, откуда взялось столько сил не расплакаться сразу же, тем более что тело своё он почти и не контролировал.

Волнение отступило, но, стоило зажечь свет в маленькой комнате, как вернулось вновь – сжимало, душило, выворачивало. По виридиановым стенам, насмехаясь, плясали тени. На столе было пусто. На подоконнике – пусто. Диванные подушки аккуратно сложены. И даже учебники в нише расставлены так, словно никто не нуждался в них ежедневно.

– Прибралась. – промямлил Кира, не до конца понимая всей развернувшейся трагедии. – Все мои вещи опять перетрясла.

Рубашка расстёгнута на половину, в руках носки – он совершенно забыл о необходимости переодеться, и начал тут же осматривать комнату. Рисунки, небрежно смятые, засунуты в нижний ящик стола; все кисти, маркеры и карандаши тоже на месте, но на самой верхней полке, куда не добраться без табуретки; футболки, наушники, архитектурные пособия – ничего не исчезло, но было изрядно испорчено.

Всё не могло ограничиться этим, и Кира заглянул на полку с мангой. Пусто.

Он укололся. Прямо сжатыми лёгкими напоролся.

– Ба, а где мои…

Не успел договорить. Обернулся и увидел, что бабушка, всё так же молчаливо, стояла в дверном проёме: скрестила руки на груди, уставилась и смотрела внимательно, злобно. Показалось даже, что в глазах её что-то вроде издёвки, отвратительного ликования и ненависти. Екатерина Филипповна не сказала ни слова, но Кира понял: в том дыме над баней сразу появился смысл.

На улице наконец пошёл дождь. Он забарабанил по стёклам – отбивал панихидные песни и был не только снаружи. Застилал мокрые глаза, крупными каплями падал на руки, в которых всё ещё никчёмные носки. Гадко.

– Зачем ты… это ведь папин подарок. Он подарил. Он… – сил не хватало даже на слова.

– Он был совершенно не против, когда я сказала ему, как ты ведёшь себя со мной. И не думаю, что теперь он тебе вообще хоть что-то подарит.

«Врёшь.»

Кира не в силах был сказать даже это и всё стоял в оцепенении, и смотрел себе под ноги. По всему лицу его пробежали судороги – он старался не заплакать в голос, и только всхлипывал тихо, ненавидя себя за слёзы. Губы его дрожали так жалобно, как у маленьких детей, увидавших что-то страшное. И до того Кира был забит и запуган, что даже не смел ничего возразить в свою защиту. Он совершенно не понимал: неужели его маленькое опоздание действительно стоило нескольких книг? Неужели за больший проступок его ожидало что-то совершенно немыслимое? И лучше бы он сам оказался в печи, чем позволил вот так обращаться с подарками.