Кира Акслер - Бог справедливости лжёт

– Между прочим, я целый день пытаюсь за это извиниться.

Аверин нахмурился. Внутренние уголки его бровей чуть поднялись вверх, придавая лицу смешанное выражение негодования и почти даже искренней вины. Будь это кто угодно другой, Кира бы непременно поверил, но сейчас всё вокруг отравляло притворство аляповатых бликов церулеума – в глазах одноклассника блестело непонятное ликование.

– Не заметил.

– Потому что ты меня не слушаешь и сразу начинаешь злиться.

– Зачем тебе это?

– Чтобы ты не запомнил меня мудаком, очевидно? Это наш последний школьный год.

Кира развёл руками и поднялся со стула. Мнительность взрастила в нём привычку присматриваться к окружающим куда внимательнее, чем это делали остальные. Постоянное ожидание опасности развивало наблюдательность, а это свойство ещё больше углубляло недоверие к людям. Кира боялся людей и потому старался держаться от них подальше. Это было его первое отличие от одноклассника. Аверин тоже боялся, но страх рождал в нём желание всем угодить и понравиться. Так он уверял себя в том, что избежит нападения.

– Я уж было решил, что тебе стало стыдно.

– Возможно, мне и правда стыдно. – слова прозвучали гораздо тише, чем следовало.

– Возможно?

– Да, мне стыдно. – на этот раз гораздо громче. Аверин рывком поднялся из-за стола; стакан кофе опрокинулся на пол. Кира отступил назад, ожидая, что его обувь сейчас запачкается, но в стакане было пусто. – Просто возьми это чёртово печенье и перестань меня, пожалуйста, ненавидеть.

Смотреть на одноклассника приходилось снизу вверх, но взгляд скользил намного выше, словно не замечая растерянных бликов в светлых глазах. Трещина на потолке делила столовую надвое.

– Аверин, смотри, твоя корона потолок поцарапала. – Кира сам не понимал, зачем сказал это.

– У меня есть имя! – школьник начинал по-настоящему злиться, но всё его негодование могло бы уместиться в стакане, который докатился до ножки стола и неприятным стуком остановился. – Миледи, пожалуйста.

До звонка оставалось совсем немного, и стоило уже возвращаться в класс. В столовой снова становилось тихо – остались лишь дежурные, которые разносили подносы со столиков обратно на раздачу. Две девочки сидели в стороне и, перешёптываясь, наблюдали за происходящим. Кира смотрел прямо на них.

– У меня тоже есть имя.

Когда несколько минут спустя Ленка спросила о том, почему её сосед по парте вернулся в класс так поздно, да ещё и в плохом настроении, Кира пожал плечами и ответил, что у него разболелась голова от шума в столовой. Он злился на Аверина, но вполне удовлетворился тем, что не сталкивался с ним до конца дня. Он был уверен, что не услышит больше дурацкого прозвища, однако вечером, разбирая рюкзак, Кира обнаружил помятую упаковку печенья.

В голове тут же зазвучал смеющийся голос.

В доме номер четырнадцать по улице Брюллова каждое утро начиналось одинаково.

Кира просыпался рано. Раздражительный и недовольный проникающим из коридора светом, с ненавистью смотрел на свою комнатушку; впереди был ещё один безрадостный день. За школьные годы ему порядком осточертело делать всё по указке, надоело видеть перед собой одно и то же кошмарное будущее и натыкаться без конца на виридиановые стены. Кира наизусть мог рассказать, что большую часть его комнаты занимал внушительных размеров стол, пребывавший постоянно в беспорядке. Слева от стола было окно; в дальнем углу комнаты – крошечная по площади, но высокая ниша, увешенная полками – импровизированная библиотека и гардероб одновременно. Там складировалась учебная литература, архитектурные энциклопедии, художественные принадлежности и те книги, которые Екатерина Филипповна посчитала нужным не выставлять на показ в основной библиотеке на первом этаже.

Кира с раннего детства привык: виридиановая комната единственная во всём доме не имела двери. Явление это никак не объяснялось и злило не потому, что вынужденно принималось как данное, а потому, что действительная причина, никогда вслух не озвученная, и так была ясна.

Ещё Кира привык, что бабушка всегда вставала на полчаса раньше и словно специально, с особым усердием, старалась создавать как можно больше шума: она шлёпала босыми ногами по полу, с надрывом кашляла, вздыхала, гремела посудой и вслух разговаривала с телевизором. Словом, она делала всё, чтобы разбудить своего воспитанника. В отместку, Кира никогда не покидал постели раньше собственного будильника. Таким был его ежедневный бунт против бабушки.

Сразу же после завтрака Екатерина Филипповна с привычным недовольством смотрела на воспитанника и просила его повторить вслух всё, что он успел выучить накануне вечером. Была ли это формула закона Джоуля-Ленца, движущие силы эволюции, классификация неорганических веществ или порядковый номер магния – единственным обязательством Киры являлось назвать всё без единой запинки. Если случалось так, что ответ вызывал затруднения, Екатерина Филипповна нервно начинала кашлять, а после разражалась долгим негодованием о том, что её воспитанник – негодный недоучка и лентяй. Она никогда не стеснялась в выражениях и порой произносила совсем уж обидные вещи.

Благодаря бабушке, Кира выучился не плакать на людях. Он редко встречал чуткое к себе отношение, а потому стал гордиться приобретённым самообладанием, которое позволяло ему не выражать никаких эмоций. Он научился сохранять внешнее спокойство, не показывал переживаний, но никогда не мог скрыть страх.

Кира до ужаса боялся громких звуков. Они вспыхивали в его голове ослепительно белоснежными вспышками и были похожи на яркий свет хирургической лампы. Крики казались ему ощутимыми, тяжёлыми, такими неподъёмными, что приходилось покорно склонять голову и плечи под их тяжестью.

Екатерина Филипповна не умела говорить тихо. В её ругательствах, которые она повторяла изо дня день как выученное напутствие, давно не осталось смысла. Но они всё равно разносились оглушающим эхом и отскакивали без конца от виридиановых стен.