Владимир Сумин - Моя армейская жизнь. Премия им. Ф. М. Достоевского

– По бутылке на нос. Итого – двадцать, – пробасил тот.

– Нас же в отделе восемнадцать. И есть женщины.

– У нас женщины и мужчины равны, – вмешалась в разговор младший научный сотрудник Лариса, сверля меня глазами.

– Верно, – поддержал её Сарапаев. – И запас всегда нужен. Если не доберём, куда в лесу бежать?

Мне вручили деньги и отправили в магазин.

Очередь в магазин тянулась с улицы. Я протиснулся в двери, чтобы справиться о наличии водки. На меня заорали и стали толкать…

Я проснулся. От неясного гула голосов, топота ног по деревянному полу дрожали стенки в казарме. В рассветной полутьме метались фигуры полуодетых людей.

– Что это? – спросил я у соседа Алика Утеева.

– Это у танкистов. Тревога, – он сладко зевнул. – Это не нас, спи!

Несмотря ни на что, утром я встал в превосходном настроении.

Гвардеец, военный человек – новая жизнь манила и интриговала меня. Мне немедленно захотелось совершить какой-нибудь подвиг. Например, закрыть грудью вражеский пулемёт. Но только чтобы его в этот момент заклинило. Или кончились патроны. Или поднять людей в атаку с криком: «Ура!». Но чтобы враг испугался и побежал. А не стал отстреливаться. Или ползти по-пластунски, на животе, чтобы передать важный пакет. Или взорвать мост. Или зажать зубами оборванный телефонный провод и восстановить разорванную связь. Но чтобы гаишники обязательно перекрывали движение, когда буду пересекать дорогу, чтобы меня не раздавили, как бесполезную гусеницу. Словом, хотелось выполнить трудную боевую задачу, остаться живым и скромно ждать в уголке награду и славу.

А с понедельника я решил готовить себя. Заниматься зарядкой, обливаться холодной водой, дважды в день чистить зубы. И обязательно отдыхать после обеда в мёртвый час. Если, конечно, он будет, как в пионерлагере.

И меня совсем не напрягло, когда прапорщик Тищенко прямо с утра взял меня в оборот.

– Солдат должен уметь всё! – объявил он.

– Так точно! – молодцевато вытянувшись, подтвердил я.

– Голосистый, – заметил он. – А пилить и колоть дрова умеешь?

– Так точно!

– Вот сегодня этим и займёшься!

– Это боевая задача? – спросил я.

– Самая боевая, – подтвердил прапорщик.

– В рамках конверсии? – уточнил я.

– Именно. В этих рамках. А можно на козлах. Это удобнее.

– Есть! Разрешите выполнять?

– Ладно, – размягчился прапорщик, – пойдёшь с Утеевым и Рахмановым.

– Разрешите быть старшим группы?

– Командовать хочешь?

– Так точно! Есть! Слушаюсь!

– Вот и слушайся… А старшим у вас будет Утеев. Утеев, помнишь, куда идти?

– Ага.

– Что такое ага? – возмутился прапорщик.

– Есть!

– Идите.

– Так надо пилить и колоть дрова? – переспросил я.

– Ну да! – подтвердил Тищенко, вглядываясь в моё лицо.

– Слышали? – повернулся я к своим напарникам.

– Да.

Я задержался возле прапорщика.

– Зря вы не сделали меня старшим. Что-то я в них сомневаюсь.

Тищенко пробуравил меня взглядом. Но не заметил в моих чистых голубых глазах ничего, кроме горячего желания добросовестно выполнять приказ.

– Ты не сомневайся, – напутствовал он меня. – Ты действуй.

Мы подошли к сараю. Как сказал Утеев, это был сарай нашего прапорщика. Прямо посередине сарая стоял жёлтенький «Запорожец». Внутри него вдоль стен были сложены аккуратные поленницы дров. Снаружи у стены валялись толстые суковатые брёвна.

– Пиляй! – предложил мне Утеев, протягивая пилу.

– Я лучше каляй.

– Что-что?

– Ну, это – рубай! – я сделал движения руками сверху вниз.

– А-а…

Он потянул бревно к козлам. Я его остановил.

– Что ты собираешься делать?

– Пилять с ним, – он указал на Рахманова.

– Балда! – завопил я, хватаясь за голову. – Ты понимаешь русский язык?

– Понимаешь.

– Что тебе велел напилить и наколоть прапорщик?

– Дров.

– Дрова! А что собираешься пилить ты?

– Эта! – он указал пальцем.

– Брёвна! А такого тебе никто не приказывал.

Он призадумался. А я продолжил атаку.

– Приказ командира – закон для подчинённых. Ты хочешь его нарушить. В военное время тебя отправили бы под трибунал.

– Дрова надо жечь, – возразил бедный Алик.

– Правильно! Чем больше чурка, тем выше пламя. Чем выше пламя, тем больше жар.

– А это? – он ткнул пальцем в брёвна.

– Это он приготовил для строительства бани. Сруб. Пятистенок. – Я развёл руки в разные стороны. – Нужно быть полным идиотом, чтобы портить столь ценную древесину.

– Пойду к прапорщику, – не сдавался Утеев.

– Напрасно, – сказал я. – Ты покажешь себя глупым и бестолковым человеком. Опорочишь нацию, которая славна своими выдающимися мыслителями.

Я был многословен, красноречив и убедителен.

Мы честно выполнили приказ. Мы напилили дрова. Сколько успели. Примерно половину поленницы. Когда прапорщик увидел плоды нашего труда, он схватился за голову. И ничего удивительного: конверсия – процесс для военных болезненный. А желания совершить подвиг у меня не убавилось.

Лейтенант Изотов завёл меня в мастерскую возле танковых боксов.

– Вот твоё рабочее место, – указал он, – верстачок, тисочки, точило.

Верстак стоял чистый. Тиски были аккуратно прикручены. А на точиле даже находился защитный пластиковый экран. Лейтенант смахнул щёткой с верстака несуществующие пылинки.

– А это инструмент: рашпили, надфили, мечики, плашки, – повёл он рукой.

Инструмент был аккуратно разложен по полочкам, подписан и пронумерован.

– Есть и токарный станок. Но не работающий.

Всё это великолепие могло произвести сильное впечатление на настоящего металлиста. И, по разумению лейтенанта, я должен был захлебнуться от восторга и подпрыгнуть до потолка. Он совершенно не понимал моих планов. Он видел во мне будущего воина-ремонтника. А я мечтал, как бы всего этого избежать.

Я знал о себе: всё, что я делаю руками, у меня выходит плохо и коряво. Знал, но не комплексовал. Я верил в теорию компенсации. Если у человека один орган работает слабо, то другой трудится с избыточной силой. И если у меня непригодные к работе руки, зато умная, полная мыслей и идей голова. Так я считал. Это меня грело. Лейтенант об этом даже не догадывался, поэтому с энтузиазмом продолжил:

– Сейчас мы изготавливаем каркасы из арматуры.

– И как это производится? – поинтересовался я.

– Просто. Берём арматуру, режем её на куски: четыре – по полтора метра и пять – по восемьдесят сантиметров.

– Я, пожалуй, запишу.

– Можешь записать. Но это легко запомнить: четыре – по полтора, пять – по восемьдесят.

– Да, это незатейливая работа, – согласился я.

– Это ещё не всё, – предупредил лейтенант. – Короткие куски гнём в квадрат со стороной двадцать сантиметров. Длинные прутья – это вертикальные стойки, а квадраты – это стягивающие и удерживающие конструкции. Стойки крепим проволокой по углам квадратов. И всё! Каркас готов!