Владимир Сумин - Моя армейская жизнь. Премия им. Ф. М. Достоевского

Человек в военной форме – это ещё не солдат и не боец. Это так, актёришка, ряженный. Мужчина становится воином, только ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия, выстрелив из него, почувствовав кисловатый запах сгоревшего пороха и разглядев вдалеке падающего врага. Лишь после этого он может принять присягу и из обыкновенного носителя брюк превратиться в настоящего бойца.

Так рассуждал наш лейтенант, прохаживаясь вдоль строя в огневом городке, куда нас привели для первой для меня стрельбы.

– Чтобы стрелять, надо ещё и понимать, что делаешь. А для этого нужно знать устройство автомата.

– Так точно! – подтвердил я, довольный, что моё мнение совпадает с мнением командира.

– Может, ты уже всё знаешь? – вкрадчиво осведомился лейтенант.

– Может быть. Хотя и не очевидно.

– Тогда ответь: что это? – спросил он, указывая на дуло автомата.

– Штучка! – бойко отрапортовал я.

– О-о!.. – застонал лейтенант. – Это называется… – он обвёл строй испытующим взглядом, – …это называется целик!

– Вот оно где! – дружно восхитились все.

– Рядовой Семёнов, о чём ты думаешь?

– О целике, товарищ лейтенант.

– Вот и неправильно. Это основная ошибка молодых.

– Почему?

– Зарубите себе на носу: в армии не думают! В армии исполняют приказы!

– Есть! Так точно!

– Продолжим…

Лейтенант показал, как, собственно говоря, проходит процесс стрельбы. Как пристёгивается магазин с патронами, где находится предохранитель и как он снимается. А уж как нажимать на курок, не надо объяснять.

Само упражнение тоже не выглядело сложным. Надо было по приказу командира по очереди выйти на огневой рубеж, занять положение лёжа. И из этой позиции стрелять по мишеням, изображающим противника. Чтобы никто не перепутал направление стрельбы и внешний вид неприятеля, мишени предварительно подняли.

Надо сказать, это был отличный противник. Безоружный, беспомощный, он торчал высоко и хорошо выделялся своим тёмно-зелёным цветом на фоне скошенной жёлтой травы. Он был так крупен, заметен, легко различим, что поражать его из такой удобной и безопасной позиции, как положение лёжа, было стыдно и неловко.

Когда подошла моя очередь, я лихо защёлкнул магазин, снял с предохранителя и передёрнул затвор.

– Разрешите бабахнуть по гадам стоя? – обратился я к лейтенанту.

Он в ответ что-то гыкнул, поднял руку и стал медленно отступать в сторону. Помня мамино воспитание, что неприлично разговаривать с человеком, стоя к нему боком, я стал поворачиваться за ним. Лейтенант зачем-то всё шёл и шёл по кругу, держа одну руку на весу, а другой осторожно водя сверху вниз. Словно гладил дикое животное. В конце концов он оказался напротив мишеней, и я опустил ствол, потому что при стрельбе по врагам мог зацепить лейтенанта. Он выдохнул, как будто перед этим целый час вдыхал, и повёл шеей.

– Отставить!

…После окончания занятий я подошёл к лейтенанту.

– Ваш пример с зарубкой на носу мне кажется не очень удачным.

– Почему?

– На своём носу ничего не увидишь. Можно только вывихнуть глаза. Чужой нос подошёл бы лучше. Но если его обладателя переведут в другое подразделение, процесс нарушится.

Моя история на стрельбе никаким образом не помешала мне принять присягу.

– Теперь ты настоящий солдат, – философски заметил Тищенко. – Тебе можно поручать боевое задание.

– Есть!

– Про еду – это кстати. Сегодня будешь в хлеборезке резать хлеб к обеду.

– И это боевое задание? А где же противник, враг?

– А ты представь себе, что буханки – это и есть твой противник. И тебе поручается изрубить его на куски.

Довольный своей остротой, прапорщик завёл меня в помещение хлеборезки и легкомысленно оставил наедине с вооружённым врагом. Некоторое время я добросовестно вздымал и опускал нож. Пока сама монотонность процесса не стала действовать мне на нервы. Да и число целых буханок почти не убывало. Без выдумки и азарта здесь не обойтись. И тогда я согнулся, отклячил зад и представил себя лихим кавалеристом, скачущим на отчаянном коне, для чего даже выгнул ноги колесом. И поскакал, поскакал, поскакал…

Пыль летела из-под копыт. У меня в руке сверкала, как солнце, шашка. И я без устали рубил врагов направо и налево. Как капусту, на мелкие части, в куски, в крошево! Я успел положить, наверное, целую дивизию, когда в хлеборезку заглянул прапорщик. В этот момент я расправлялся с последней буханкой.

– Боевой приказ выполнен. Враг разбит, – отрапортовал я. – Закурить не найдётся.

– Ты остынь, дружок, остынь, – по-братски успокоил меня прапорщик, отбирая нож. – А закурить я тебе найду. Непременно найду. Не волнуйся.

И он ласково улыбнулся мне.

– Сегодня! Ты! Будешь! Убирать!.. – медленно и с нажимом объявил мне прапорщик Тищенко, – …Сортир!

– Почему? – спросил я.

– Потому что тебе даётся настоящее боевое задание.

И он поведал мне о значении и роли этого важнейшего и нужнейшего заведения в армейской жизни. Ведь что в армии главное? Постоянная и непрерывная боеготовность личного состава. А обладает ли ею спешащий сюда человек? Способен ли он быстро и чётко выполнить приказ командира? Нет, нет и нет! В этот скромный, можно сказать убогий кирпичный домик, выкрашенный в зелёный цвет, спешит озабоченный, напряжённый гражданин, абсолютно непригодный для боевых операций. Зато выступает назад… Орёл! Армеец! Настоящий воин! Полный сил и желания одолеть любого врага! Вот что такое сортир или, по-военному, нужник – удивительное место чудесных метаморфоз. И пусть о нём не слагают од и легенд, не упоминают в уставах и наставлениях и даже никогда не отражают на картах и схемах, это обязательный и непременный атрибут боевой подготовки.

Прапорщик умолк и вытер платком лицо.

Сказанное привело меня в полное недоумение. Как же так? Почему? Если роль этого заведения так велика и значима, то почему чистить и убирать его доверяют не отличнику боевой и политической подготовки в качестве поощрения, а мне, раздолбаю и разгребаю, да ещё как наказание? Это же нонсенс! Свои рассуждения я довёл до прапорщика, который просто захлебнулся от радости.

– Спиноза! Философ! Вот уберёшь и узнаешь!

Я не стал спорить. А про себя решил, что это слишком высокая честь, и я до неё ещё не дорос. Я взял два полена, скрестил их на земле перед сортиром в городошную фигуру «Пушка». В торец одного полена загнал стреляную гильзу от автомата. А к другому закрепил чёрную нитку, которую провёл внутрь домика. Для убедительности я ещё написал мелом на стене «Мина». Осталось дать ход информации. Голосом неизвестного солдата через телефон в казарме я сообщил дежурному по дивизии о своей находке.