Алив Чепанов - Мерцательная жизнь Алексея Животова. СССР. Серия «Русская доля»

Мальчик ещё несколько дней думал только о том, что вся та тысяча лет жизни, которую он сам себе отмерил могла закончиться прямо в один миг. Ещё ему казалось, что он там – на глубине, под водой, чувствовал смерть и она холодная, мрачная, жестокая и беспощадная, и ещё – она тянет за собой, и всё и больше ничего. Там, по ту сторону, теперь он был уверен – ничего нет, ровным счётом – ничего.

Вспоминая этот эпизод, Алексей всегда задавался вопросом, могла ли из-за него утонуть та девчонка, не успев она также как он вовремя ухватиться за матрас. «А если бы у меня был только такой выбор: или я или она, как бы я поступил? – и почему-то Алёша не мог себе представить другого варианта, кроме как: конечно же я!» Ему очень много рассказывали и в школе, и с экрана телевизора о подвигах, когда люди осознано шли на смерть ради жизни других людей. Слушая эти рассказы, видя документы, фотографии и просматривая фильмы про героев, он ничего не понимал. Он не мог представить себя на их месте. То есть представить себя он мог, но представить что он сам кончает по своей собственной воле со своей жизнью, этого он представить никак не мог, как не пытался.

Это были пожалуй самые яркие воспоминания деревенского дачного детства, разве что ещё коровы. Детство ассоциировалось в памяти Алёши обязательно с: колодцем, печкой, дровами, колуном, пастухом, кнутом и коровами. Как колют дрова Алёша мог наблюдать часами, а ещё он любил по вечерам смотреть, как возвращается стадо в деревню. Коров было много и они по вечерам возвращались в деревню, проходя мимо дома, в котором отец Алёши снимал две комнаты. Мальчик всегда выходил к калитке послушать кнут пастуха, который в это время «стрелял» особенно часто, так как всех коров надо было загнать в один узкий проход, а они именно перед домом переставали слушаться пастуха и разбредались в разные стороны. Картина захода стада в деревню действительно была какой-то завораживающей. Коровы при входе на деревенскую улицу, уплотнялись и представляли для маленького мальчика довольно зловещее зрелище из туш и рогов. Впереди шли две-три совершенно черные коровы с изогнутыми громадными белыми рогами и как-то озверело мычали, как казалось Алёши. Ещё ему казалось, что хлипкий забор из полусгнившего штакетника когда-нибудь не выдержит напора стада и коровы устремятся во двор, сметая по дороге всех и всё, включая его бабушек и его самого. Иногда он видел страшный сон с участием этих черных ужасных коров, одна из которых поднимала на рога его отца. Он так ясно это видел, что просыпался в холодном поту и в слезах, а если был выходной и отец был дома, то Алёша бежал к нему и успокаивался только тогда, когда видел его живым.

Это весь негатив, присутствующий в таком райском по сравнению с унылой городской режимной жизнью, месте. Всё остальное – только положительные воспоминания.

Алёша с раннего детства был очень любознательным и внимательным. Примечал всё вокруг, особенно его почему-то безудержно тянуло ко всему запретному. В то время была такая, порицаемая в Советском обществе, группа молодежи, которая вела праздный образ жизни, не хотела учиться, не хотела работать, а хотела только жить в своё удовольствие и всё. Такие группы возникали в каждом городском дворе и даже в каждой деревне. Взрослые их называли с каким-то отвращением, пренебрежением и с плохо скрываемой опаской: «шпана». Для нас мелкой детворы это были настоящие герои нашего времени, эталоны для подражания. Шпана слушала очень громкую свою особую, как правило, иностранную музыку и песни на английском языке, под неё танцевала, веселилась когда хотела и где хотела. Танцы представляли собой какие-то таинственные, агрессивные, даже воинственные на первый взгляд телодвижения. Молодые люди именуемые «шпаной», пили пиво, а иногда и креплёное вино прямо из горла, постоянно курили и водили с собой, таких же как и они на вид, лохматых девчонок, с которыми так в обнимку они всегда и ходили. Шпана всё делала как-бы назло всем окружающим и особенно постоянно косившимся на них пожилым бабулям. Одна составляющая единица такого общественного объединения мужского рода называлась «чувак или кент», женского рода – «чувиха или тёлка» иногда «старичок» и «старушка». Они не стриглись вообще никогда и очень редко причёсывались, ориентируясь в прическах и одежде на фотографии иностранных рок-звёзд. Чем длиннее были волосы, тем больше уважения в своём «шпанском» коллективе «чувак» к себе вызывал. В то время деревенская «шпана» носила разноцветные пестрые, цветастые рубашки и носила их определённым образом, не застёгивая ни одной пуговицы, а завязывая концы рубашек внизу на узел чуть выше пупка. Алёша быстро перенял эту понравившуюся ему моду и её распространил в среде деревенских и приезжих городских малолеток, за что был преследуем и гоним своими бабушками, которые были в курсе кто носит рубашки таким образом и что это за мода. Бабушки сами очень опасались шпаны и ещё больше опасались её пагубного влияния на маленького Алёшу.

Все деревенские годы были для Алёши незабываемы и прекрасны. Время свободы блуждания и шатания где хочется, сколько хочется, когда хочется и с кем хочется. Всё деревенское детство Алёша впоследствии вспоминал с каким-то трепетом, добротой и любовью. Хорошо помнил, наверное, и потому, что это тоже были те дни, часы и минуты настоящего счастья, которые мы в пылу обыденной жизни сразу и не замечаем, а осознаём их настоящую ценность лишь потом, спустя уже многие, многие годы, став уже совсем взрослыми людьми.

Алёша был поздним ребёнком и наверное из-за этого не отличался безупречным здоровьем. Помимо врождённого порока сердца, он часто простужался и много болел респираторными заболеваниями, видимо от того, что бабушки старались его всегда потеплее укутывать, а не закалять. В самом раннем детстве ему сделали операцию на аденоиды, после чего ему прописали какие-то ужаснейшие процедуры по прижиганию чего-то в горле какими-то белыми дымящимися стержнями, которые он потом вспоминал всю жизнь, как страшный сон. Периодически, примерно раз в неделю мама возила его, полуживого только от предчувствия этой изощрённой пытки, в какую-то специальную больницу. Переживая всю дорогу только от предчувствия этой пытки и потом в процессе уже всю нестерпимую боль, от которой слёзы лились как-то сами собой, Алёша всё это время пытался хоть как-то отвлечься от этой страшной экзекуции. Он думал о «наших» – о разведчиках, подпольщиках, партизанах, которые во время войны попадали в плен к гестаповцам и те пытали их выведывая военные секреты нашей армии. Он был уверен, что в то время гестаповцы просто не додумались до такой изощрённой пытки, иначе бы они только её и применяли.