Елена Адаменко - Смех Касагемаса. Роман

«Вот ведь старый империалист!» – подумал Герман с необъяснимой нежностью и в очередной раз удивился обилию хранящихся в седой голове сведений, скорости реакции и умению мгновенно выявлять слабое место во «вражеских» позициях. Несмотря на возраст, Борис Вениаминович чрезвычайно быстро соображал; причем Пикассо находился на периферии его научных интересов. Да, варианты «Касажемас» и «Касахемас» Герману попросту не нравились, и он пользовался устоявшейся и неверной русской транскрипцией. Пора бы уж к какой-то стратегии склониться, какое-то примечание в диссертации дать. Тут какой вариант ни выбери, все равно кто-нибудь да останется недовольным.

* * *

Во дворе Изе попалась навстречу стайка девчушек лет около десяти, обсуждавших «дамские штучки»: одна пигалица важно заявила, что мама научила ее стрелки рисовать и пользоваться консилером, а другая похвасталась, что умеет накладывать румяна, но вторую тут же в несколько голосов окоротили, что это уж любой дурак (дура) сможет. Иза подумала, что отстала и от малолеток тоже. Ее мама не учила ни стрелки рисовать, ни румяна наносить – не успела, а о том, что такое «консилер», Иза до сих пор имела самое смутное представление.

Хотя о дочке красивой (возможно даже – самой красивой) мама явно мечтала, ведь и назвала-то ее как, с претензией – Изабелла! Наряжала, долго и тщательно заплетала косички, подкалывала, пшикала лаком, завязывала пышные банты, но мягкие волосенки не желали держаться в прическе – через час-другой вся красота, созданная с огромным трудом, безнадежно разрушалась, одежда мялась и пачкалась, тонкие пряди выбивались из косичек, банты понуро повисали и развязывались, и Иза, отражаясь то в зеркалах, то в витринных стеклах, понимала, что снова все прошло прахом. «Опять двойка».

Мама была настоящей женщиной, в самом традиционном понимании: красавица, стройная, ухоженная, хорошо шила, вязала, поддерживала уют в доме, готовила. Иза изо всех сил старалась, чтобы все у нее получалось так же ловко и красиво. Но ей не доставляло ни малейшего удовольствия бисероплетение, макраме, вышивание (хотя, видит бог, она старалась) … Если она пыталась связать крючком круглую салфеточку, у нее выходило нечто вроде шапочки – края неконтролируемо загибались вверх, а то еще и сужались, словно снова стремясь к нулю, к центру. На мамином лице читалось разочарование и раздражение, когда она вновь и вновь объясняла, где и как в вязанье нужно добавлять лишние столбики… Когда Иза оказывалась на занятиях кружков в Доме творчества, ей всегда казалось, что «чужим» детям мама объясняет все совершенно без напряжения, даже если приходится делать это не раз. А с ней не так. Желание соответствовать – это Иза из детства запомнила твердо, как и то, что соответствовать не получалось.

Выходит (так вспоминается), что разочарование – главное чувство, которым Иза сызмальства одаривала близких.

И во дворе ведь тоже ничего. У Изы не получалось ловко прыгать через скакалку, удачно ловить и метко бросать мяч. Она боялась залезать на деревья повыше.

С деревьями однажды летом вышла целая история. Родители пару недель отдыхали в пригородном пансионате. И Иза с ними, конечно. Там подобралась компания детей, лет от семи-восьми до двенадцати, и им была позволена гораздо бόльшая, чем в городе, свобода действий. Они стайкой носились туда-сюда, затевали игры-преследования с прятками, под надзором взрослых плескались, если позволяла погода, в мелких водах залива.

Неподалеку от пансионата был неширокий, метра три-четыре, канал. Над его водами в одном месте две старые липы склонялись навстречу друг к другу. Одним из любимых детских развлечений – секретных к тому же, за него ругали, – было путешествие с одного берега на другой сначала по одному дереву, потом по другому. Лихие мальчишки просто бегали по толстым стволам и вроде бы ни разу никто не свалился. Да и водица-то внизу по грудь самому мелкому из их компании, не глубже. Со стороны казалось, что самым сложным и требующим некой отваги был момент перехода с одного дерева на другое – сделать шаг, не оступиться. Однажды Изу раздразнили, и она тоже поучаствовала. Сделав шажок-другой по едва приметно пружинившему стволу, увидев под собой поблескивающую воду, она так перепугалась, что села на дерево верхом. Под градом насмешек еще чуть-чуть, помогая себе руками, царапая кожу на голых ногах (она была одета по летнему образцу: футболка, шортики, панамка и сандалии), продвинулась вперед. А потом страх окончательно сковал ее. Иза вцепилась в дерево и замерла. Уже и мальчишки, которые до того ее дразнили, старались ей помочь, пытались оторвать от дерева и вытащить обратно на берег, но безуспешно. Она молча неистово обнимала ствол, насколько хватало рук, и не шевелилась.

Пришлось «сдаваться» родителям. Отцу, прибежавшему к месту происшествия, Иза все же доверилась и смогла немного ослабить хватку, дала себя метра полтора – всего-то! – обратно к берегу протащить и наконец поставить на ноги.

Она хорошо помнила тогдашнюю свою оцепенелость, невозможность пошевелиться, панический ужас при виде воды внизу. Если бы хоть под ней разверзалась настоящая пропасть! Но нет, это был просто страх, сам по себе, чистый, беспримесный, никакими разумными причинами не объяснимый.

А мама тогда сказала, что Иза хотела привлечь к себе внимание и все это очень некрасиво. И пару дней с ней не разговаривала.

Так что ни принцессой, ни «бесенком» Иза не была, не похвастаешься.

Кое-какие наклонности у нее, конечно, имелись. Она всегда любила читать. Ей нравилось гулять вдоль Невы, наблюдать за чайками у залива. Нравилось пить свежезаваренный ароматный чай, глядя в окно. Нравилось мечтать, рассматривая картинки с видами далеких городов. Нравилось устроиться в теплой уютной постели, и чтобы мама поцеловала на ночь – это она делала, да. Не всегда, без особой нежности, но целовала.

Однако ничего из этого нельзя было считать практическим, имеющим смысл или приносящим уважение товарищей занятием. Как жить на свете с таким набором бесполезных пристрастий? Правда, учеба в школе давалась ей без труда. Так что по крайней мере идиоткой в медицинском смысле слова она не являлась.

А потом мама заболела. Ей было тридцать, а Изе десять…

* * *

Герману нужно было слишком многое успеть. Когда обстоятельства складывались таким образом, он начинал чрезвычайно быстро ходить, даже не осознавая этого. Вот и сейчас по университетскому коридору он почти бежал. «Я тех люблю, кто быстро ходит, у них в глазу маршрут горит», по выражению одного местного поэта. Но «полет нормальный» был прерван окликнувшим его молодым человеком:

– Гера, привет!