Елена Адаменко - Смех Касагемаса. Роман

Рано утром Герман выглянул за окно и решил: «Все, выходной!» День выпал солнечный и по-настоящему теплый, осень давала о себе знать только «багрецом и золотом», обильно просочившимися в зелень деревьев. Кока звал его в кино и по пиву. Герман позвонил и согласился.

О кино с Кокой можно было говорить до бесконечности, если б только Герман мог соответствовать. Но он не мог, и никто, по крайней мере из их общих знакомых, не мог. Казалось невозможным посмотреть столько фильмов, да еще с таким вниманием. Кока помнил всё: не только имена актеров и режиссеров, но и костюмеров, операторов и композиторов… Кино было его страстью с детских лет; возможно, она передалось ему по наследству – недаром отец его в этой сфере подвизался. Сам Герман кино любил, но претендовать мог в лучшем случае на статус «продвинутого пользователя». Поэтому чаще всего он наводил у друга справки и с большим вниманием относился его рекомендациям – Кока обладал отличным нюхом на все ценное и новое, причем в жанровом отношении оставался абсолютно всеядным.

Папаша-продюсер Андрей, видимо, мечтал обрести в сыне толкового и верного бизнес-соратника – учился Кока на юридическом. Сейчас, после каникул на море, он выглядел наилучшим образом – выгоревшие пряди, бронзовая кожа. Худой, среднего роста, зеленоглазый. Но в его внешности всегда читался и какой-то изъян, подвох, ненадежность. Возможно, из-за худобы или из-за того, что он страдал легким расходящимся косоглазием, придававшим его взгляду рассеянную неопределенность. На шее он всегда носил диковинные деревянные бусы.

Сегодня они встречались на дневном сеансе в крохотном кинотеатре «Восход» на окраине, где почему-то проходил предпремьерный показ «Великой красоты» Паоло Соррентино. Кока этого режиссера боготворил, а Герман не знал. «Это всегда грандиозное кино, и оно однозначно требует большого экрана!» – страстно и категорично утверждал Кока. Их встретила задумчивая девушка с зелеными волосами, провела в небольшой зал, где собралось десятка два людей очень серьезной наружности, – видимо, прокатчики. И таинство началось…

Великая красота сущего, la grande belezza , мимолетно, шутя, скачком золотого солнечного зайчика оживляла холодный мрамор, делала незабываемой рассеянную женскую улыбку, неожиданно и радостно выпрыгивала из морщинистого декольте старухи. Проблески истины и красоты везде – в суете туристических аттракционов, в скуке обязательных к посещению статусных вечеринок, в смерти и в детском смехе. И Соррентино переловил их, этих проблесков, как бабочек сачком, на достойную коллекцию лепидоптерофилиста. Набоков остался бы доволен.

После сеанса зазнайка Кока, узнавший от отца о планах Германа-сценариста, взялся сплеча крушить все его мечты и амбиции:

– Не знаю, чего ты там можешь насочинять, при твоей-то насмотренности, пренебрежимо малой. Потом, учти, у папаши-то моего парни ползать рождены, а не летать. Твердо знают, что можно, что нельзя. За эксперименты огребают по полной. А папаша – тиран, и вкус у него так себе. Да и техническая оснащенность студии на троечку.

Герман Кокины нападки всерьез не принимал. Говорить пока не о чем – сценария-то никакого нет. В насмотренности он с Кокой конкурировать, конечно, не мог, но, в отличие от друга, выросшего за широкой папиной спиной, у него, Германа, имелся приобретенный самым естественным путем жизненный опыт – для сценарной работы вещь совсем не лишняя. Кока обитал в сказочном мире кинообразов, кинофантазий и мало-мало имел связей с действительностью: ему не приходилось бороться за место под солнцем, у него не бывало проблем с жильем, с едой. Он совсем не знал, какие они, трудности, на вкус и на ощупь, что такое преодоление. Учился он, кажется, на платном. Па-па-па-па-па-па. Кока свою несамостоятельность, инфантильность, кажется, ощущал и порой ставил над собой странные и смешные эксперименты типа «прожить три дня на сто рублей» или «провести день, занимаясь наружным наблюдением» (когда в душу западала какая-то детективная история).

Видимо, сегодня в планах у него стояло: «Нарушать и распивать в общественном месте». После кино они оседлали небольшую скамейку без спинки и стали потягивать пиво. Неподалеку раскинулся протяженный, зажатый между оживленными автотрассами и трамвайными путями и в глубине запущенный, безлюдный, заросший кустарником сквер, зеленая зона, которую сейчас, впрочем, следовало бы назвать пестрой. Все цвета здесь смешались – ярко-желтый, остатки зелени, винно-красный, бурый…

Вскоре рядом с ними обнаружилась интересная активность: по дорожке вдоль кустов прохаживались девицы в экстремально коротких юбках, время от времени у остановки общественного транспорта притормаживали машины. Вечерние сумерки еще только-только начинали сгущаться, поэтому все было, с одной стороны, очевидно, с другой – границ приличия в целом не нарушало. Если бы молодые люди не задержались здесь, то, вероятно, ничего и не заметили бы. Но теперь вся схема оказалась как на ладони. Вульгарно одетые телки топтались у кустов, время от времени появлялись низкорослые кавказцы, поглядывали по-хозяйски в сторону их табунка, кому-то рукой махнут, кому-то кивнут – и вот подъезжает машина, подбирает девиц… Кока и Герман, потягивая пиво, с любопытством наблюдали за развитием событий.

В какой-то момент осталась лишь парочка секс-работниц: одна – совершенно пропитого вида тетка за тридцать и ее молодая товарка – с хорошей фигурой и совершенно отвратительной рожей. Случайный набор разнокалиберных деталей, а не лицо…

Кока вдруг с неожиданным азартом спросил:

– А ты когда-нибудь пользовался? Услугами?

Герман отрицательно покачал головой.

– Не приходилось.

К старшей тем временем подкатил какой-то старичок в плаще, лет семидесяти, не меньше, и стал ей на ухо что-то активно нашептывать.

Кока гоготнул:

– Глянь-ка! Пришел такой – потенцию до ста лет сохранил!

«Жрица любви» старика послушала-послушала, хрипло засмеялась и повернулась в сторону тропки в кустах… Молодая, до срока просто наблюдавшая за этой сценой, свирепо взвизгнула:

– Вообще что ли? Ты теперь че, за сто рублей, что ли?

Старшая коллега ответила миролюбиво, со смешком:

– Да вон деду хочется…

– Хочется-перехочется, – отрезала жестокая младшая. – Все Манвелу расскажу…

Дед переминался с ноги на ногу, с тревогой переводил взгляд с одной женщины на другую – обломится, нет?

– Да испугала, обделалась уже от страха, – разозлилась и подбоченилась старшая. – Мне тоже есть чего Манвелу-то рассказать! Идешь или че? – рыкнула она на деда, и тот заспешил вслед за ней в кусты…

– О как! – Кока был поражен. – Они безлошадных, значит, в зеленых насаждениях обслуживают.