Тали Гофман - Взгляд изнутри

– Что это были за стихи? – с интересом спросил репортёр. – Это не для печати, просто праздное любопытство.

– Один стих про «лопоухого щенка», а другой про «понурую лошадку», – протянула она. Её мысли явно были за пределами этой комнаты. – Знаете, они мне нравились тогда в детстве, наверняка, оттого, что были про печальную судьбу…. Поэтому я так за них зацепилась сознанием. Ведь с того момента, как они пропали у меня вместе с кошельком, больше желания к ним возвращаться не было. Быть может, тогда я и перестала себя жалеть окончательно…

Репортёр прервал затянувшееся молчание, чуть-чуть откашлявшись, тогда Элис будто вышла из оцепенения и, не обращая на него никакого внимания, продолжила ровно с того места, на котором остановилась…

– …Вообще, я старалась не думать о том, что меня ожидает дальше. Для настоящего момента мыслей было и так слишком много, нужно было их упорядочить, а я упорно их отгоняла. Так всегда: чем сложнее поставленные задачи, тем дольше тянешь с поиском решений, как бы не знаешь, с какой стороны подступиться. Однажды на улице на меня накинулась дворняжка, и проходивший мимо мужчина, отогнав её, рассказал, что если над головой поднимать что-нибудь, да пускай хоть руки, то собака из-за того, что не видит объект, на который нападает во всю длину, отступит. Вот и я напоминала себе эту собаку, мне было дико страшно подступиться к больной теме ближе. А ведь я ещё даже не оплакивала родителей. В основном голову наполняли мысли о моём теле, эта неестественная обездвиженность меня пугала. Казалось, вот, видишь ногу, а пошевелить не можешь. И как так? Ответ не находится. Страшно быть беспомощной. Страшно остаться такой навсегда.

– Сейчас, оглядываясь на эти мои внутренние метания, хочется верить, что я думала и делала всё правильно. Что я не могу себя упрекнуть в холодности или в бесчувственности. Я, правда, не знала, когда же наступит тот момент, когда, наконец, прорвёт…

– Мама с детства как-то неосознанно, я думаю, внушила мне, что слёзы – это что-то постыдное и недостойное. Наверное, она пыталась вырастить из меня сильного человека и считала, что это один из показателей. Вообще, умение не показывать свои истинные эмоции, действительно, очень меня выручало, и не раз. Для меня уже не было различий между печалью и радостью, – просто я привыкла всегда носить на лице маску отчуждённости. Кстати, это красивое слово я вычитала в одной из книг, которые брала в библиотеке отца, но сейчас уже не знаю, насколько оно было уместно в отношении меня. – Элис улыбнулась, она на самом деле помнила, что это слово долго не выходило у неё из головы. Она его запихивала в любое удобное для него предложение. Наверное, многим тогда это казалось жутко смешным. — Просто оно мне тогда очень нравилось, так как придавало мне ощущение того, что я воспаряю над другими.

– Эта отстранённость от моих сверстников в школе, перемена моей жизни в дальнейшем, действительно выстроила перегородку между внешним миром и мной. Точнее, это всё происходило внутри меня, это относилось, в частности, к моему восприятию. И, к моему стыду, по отношению к моему детству, и некоторым дальнейшим неловким ситуациям в жизни.

– Что Вы имеете в виду?

– Когда я перешла в новую школу, я не говорила никому, откуда я перевелась, не рассказывала что-то из прошлого. Мне хотелось, чтобы меня запоминали с этого момента, с момента появления в классе. Мне хотелось, чтобы меня знали умной, даже всезнающей. И как раз такой ход событий, отказ от прошлого, привёл меня к моему желанию казаться выше других. В такой ситуации всего проще принять решение стать действительно великим человеком, что-то писать, творить, нежели стараться найти человека, который бы полюбил тебя за всё. Это, на самом деле, было просто замещением слова «любовь» на слово «восхищение». В обоих случаях я априори становилась человеком нужным, и не имело значения, что контекст здесь разный.

– Не совсем удаётся уловить Вашу мысль, Элис, простите. Могли бы Вы объяснить мне своё состояние из настоящего времени?

– Я думала, что, пряча своё прошлое, я создаю себе новое будущее. Хотя этого будущего вообще не было – это миф; всё было лишь настоящим и в настоящем. Я потеряла очень многое из-за неспособности перебороть в себе стыд к своему прошлому. Я боролась сама с собой, пыталась показать людям, какая я умница во всём, хотя на самом деле мне нужно было другое: мне хотелось тёплых объятий и человеческой поддержки. Но на лжи такие вещи не рождаются. Поэтому местами я держала людей вдалеке, а местами они сами чувствовали мою отстранённость и не подходили ко мне слишком близко.

– Спасибо, что объяснили, Элис…

– Там, находясь в палате, куда каждую минуту может заглянуть врач или медсестра, я не могла себе позволить поплакать вдоволь. Просто не могла переступить через себя, тяжело было нарушить собственные, хоть и привитые мамой, принципы. Тем более, я и так видела эти лица, в которых читалось желание меня пожалеть, а я не хотела, чтобы кто-то лез ко мне в душу. И почему незнакомые люди считают своей прямой обязанностью в таких сложных ситуациях с проникновенным, скорбным взглядом и глазами полными понимания, спрашивать полушёпотом: «Всё ли у тебя хорошо?», – когда ты лежишь в задумчивости. Так и хотелось ответить резко, но для них это было бы только подтверждением моих страданий. Поэтому я говорила какую-нибудь нелепость. Например, что обдумываю, отчего банан жёлтого цвета.

– Я не знаю, как бы себя вёл в Вашей ситуации, Элис. Но на месте этих людей, наверняка, выбрал бы такую же политику. Люди, которые Вас окружали, наверняка, страдали вместе с Вами, хоть и не в такой степени и совсем от другого. Может, им не было Вас жаль, может, они просто не хотели верить, что судьба такая жестокая.

– Джон, этот вопрос требует разностороннего рассмотрения, но я прекрасно понимаю, о чём Вы. Но ребёнок, который одинок… Что ему ещё остаётся? Агрессивность как самозащита, и только лишь. Кстати, был один человек, мой одноклассник, о котором я тогда часто вспоминала. Пожалуй, я остановлюсь и расскажу о нём немного подробнее.

Джон потянулся. Посмотрел в окно. У него не было особого желания вписывать в свой рассказ какого-то мимолётного одноклассника. Он хотел, чтобы в центре внимания остались только Элис и, собственно, сам создатель книги.

– Его звали Артём. Он был тоже переведен из другой школы, на этом мы и сошлись, так как чувствовали себя в первое время не в своей тарелке. Да и за парту нас посадили вместе. Сначала нам было тяжело найти общие темы, так как он также, как и я, старался выбрать общепринятые предметы для обсуждений, такие как кино или события в классе. Но очень быстро мы поняли, что нам обоим это неинтересно, так как разговоры совсем уж не клеились. Странно, кстати, что посредственные темы не отбили у нас желание общаться. Напротив, мы как будто притягивались друг к другу иными силами. Однажды, застав Артёма за чтением знакомой мне книги, я поинтересовалась, почему он раньше не говорил об этом увлечении. В тот день мы проговорили более двух часов.