Алексей Жак - Изгнанник

– Это и есть – оранжерея, – торжественно, ликуя от непонятного Сергею вдохновения, произнесла Яна.

– Что ты говоришь? – растягивая ожидание и уводя её и себя от решающего момента расплаты за согласие потворствовать прихотям своей невесты, сказал Сергей. Он уже понимал, и это укоренилось исподволь в его подсознании, что она и есть его невеста, его будущая судьба. – Это и есть она ? Оранжерея.

– Да. Я здесь люблю бывать. Одна. Часто сюда прихожу и провожу время. Часами. Здесь всё настраивает на покой и тишину.

– Здесь тихо, это правда.

– Пойдем туда. – Яна махнула рукой по направлению аллеи в кадках. – Если хочешь, можешь читать внизу названия растений. Здесь все так делают. Это не зазорно и не стыдно, многие растения редких видов и малоизвестны. Сюда приходят не только специалисты, много любопытных. Да и просто провести время тут приятно. Мы немножко прогуляемся, а потом пофотографируем на фоне цветов. Хорошо?

– Окей. Не возражаю против такой программы. Дай мне свою руку.

Они прошли вдоль зеленных и разноцветных экспонатов, вдоль всех этих чудес, не забыв никого, уделив толику внимания каждому из них без исключения, скрупулезно штудируя ярлыки, как дотошные покупатели изучают ценники на прилавке, прикинувшись знатоками и ценителями ботаники. Затем прогулялись вдоль искусственной запруды, в которой плавали кувшинки, лотосы, лилии и другие водоплавающие. Раздвигая заросли из листвы, пробрались к гигантским стволам по обе стороны тенистой тропинки. Сверху на них свисали бахромой пальмовые листья, сочные и пропитанные хлорофиллом. С набухшими венозными жилами опахала размером с парус покачивались и помахивали в такт порывам неизвестно откуда возникшего ветра – возможно, кто-то из входящих открыл дверь и устроил сквозняк, ветвистые лианы образовывали полог с дырами, в которые просеивались солнечные лучи, миновавшие первое препятствие – стеклянный купол крыши. Тут было, как в шалаше. Прохладно и таинственно. Тут жила тайна, которая наполнила интимностью их уединенность от людей.

– Давай присядем тут, – посоветовала Яна и опустилась на скамью у перешейка между двух водоемов.

Они были одни среди древесных растений, наедине с природой, которой не было дела до их чувств и их проявлений. Они могли смело целоваться в солнечной тени зеленного навеса, не стыдясь посторонних взглядов и пересудов. Но им этого не хотелось. Они сидели рядом, прижавшись друг к другу плотно, и лишь беззвучно осматривались вокруг, как дети в райском саду, не вкусившие яблока.

– Ты же Семицветикова. Ну, ты даешь! – выкрикнул неожиданно Сергей, вспомнив что-то. – А я всё думаю, голову ломаю, что за странная фамилия у девушки? Откуда такая любовь к цветам? Теперь понятно, откуда ноги растут.

Она положила голову ему на плечо. Они долго так сидели и глазели на безмолвные цветы и на недвижимую, стоячую воду.

…

День второй.

– Мама, тебе Сергей хочет что-то сказать. – Яна, разрумянившаяся и вспотевшая, смотрела, не мигая, на мать. Её завитые локоны с обеих сторон свисали мокрыми паклями, а на лбу завиток, зафиксированный горячими щипцами, сполз от центра вбок. Вся ее внешность выдавала волнение, скрываемое от чужих глаз. И от глаз родных тоже.

– Господи, что же он такое хочет сказать? – Савельевна также начала волноваться. – Не пугайте меня, дети. Я итак плохо себя чувствую, даже капли приняла.

– Ты потом полежишь, мама. Потом. Мы уйдем гулять и оставим тебя в покое. А сейчас послушай.

– Я слушаю. Говорите. Сережа, в чем дело?

– Ядвига Савельевна, – Сергей запнулся и прокашлялся.

– Водички?

– Нет, – испугался Сергей. – Не надо воды. Прошу, не перебивайте меня, а то я собьюсь.

– Как скажешь, господи. Я и не думала тебя обрывать. Мне самой интересно…

– Мама, помолчи. Только слушай.

– Нем, как рыба.

– Вот, сбился. Я сейчас, сейчас. Восстановлю.

– Ну, что же ты, продолжай. Ну!

– Ядвига Савельевна, я прошу… прошу… руки вашей дочери. Фу.

– Наконец-то. Высказался.

– И, слава богу. Дети, вы так решили? Если вы так решили, то пусть… тому и быть. Я, конечно, не возражаю. Я рада. Я своей дочери желаю только счастья. Скажи же что-нибудь, Ян. Ты согласна? Вы уже договорились?

– Ну конечно, мама. Неужели ты думаешь, мы, не сговариваясь, пришли бы к тебе с таким предложением?

– Мы?

– Да, я и Сережка.

– Раз такое дело, – Савельевна прошла к серванту, сняла сверху икону Ксении Петербуржской и вернулась к молодым. – Благословляю вас. Целуйте, – сказала она и протянула им икону.

Яна и Сергей по разу приложились губами к лику.

– Вот теперь всё как полагается по обычаю. Теперь можете идти, а я тут посижу. Полежу.

– Мама, тебе нехорошо?

– Нет, Ян. Мне хорошо, спокойно теперь. За тебя, за вас спокойно. Теперь я довольна.

…

– Яна, мы куда? – спросил Сергей.

Двери узкого, тесного лифта отворились, и снизу с крыльца парадной по их теплым лицам полоснул сквозняк. Резкий пронзительный ветер задувал с моря.

«А может быть, со стороны Ладожского озера, – подумал он. – Оно где-то здесь поблизости. Во всяком случае, этот район города ближе всего к знаменитому пресному водоему, запечатленному в памяти, как ледяная дорога жизни».

– Холодно, – сказал он, заметив, что Яна по своей, очевидно, регулярной привычке одеваться с торопливой небрежностью, наспех, вечно куда-то спеша, оставила распахнутым шарф на шее. – Не простудись.

– Ты уже оберегаешь меня, как будущую собственность, – пошутила Яна. – Не рановато? Вот так часто случается: не успел человек жениться, а уже командует, чувствуя власть над второй половинкой. Приказывает, велит, подчиняет себе.

– Не пори чушь. Я проявляю банальную для молодоженов заботу. Ухаживаю. Возможно, несколько топорными методами, но искренне забочусь о твоем здоровье.

– Ага, вот как это сейчас называется. В ваше время это, кажется, называли заботой о матери и будущем потомстве? Давай-ка, лучше я тебя укутаю, неженка. А то, ты как маленький ребенок… и спишь, как ребеночек: ладошки под щечку, и сопишь во сне.

– Правда?

– Нет, я выдумываю всё. Зачем мне выдумывать? – Она окинула его быстрым взглядом, осталась довольна. – Идем скорее, нам еще надо успеть в одно место. Не отставай, Сержулька.

«Вот еще новое прозвище. Яночка отыгрывается».

Темно-коричневая дуга, изогнутая перед Невским проспектом и напоминающая останки разрушенного, обгорелого или неудачно покрашенного Колизея, по бокам которого на пьедесталах замерли в гордых позах два наездника – герои тысяча восемьсот двенадцатого года – была не чем иным, как всемирно известным Казанским собором.

«Серо и блекло, – определил стиль Сергей; он критически оглядел действующий церковный памятник и еще на подходе поставил ему незаслуженную оценку. – Если не сказать грязный цвет для возвышенных чувств верующих».