Басти Родригез-Иньюригарро - Пограничная зона

– Ветер свободы чуешь лишь в пограничной зоне.

– Сквозняк, а не ветер.

– Лучше, чем полный штиль.

– Ну и что мы забыли вне пограничья?

– Со мной всё ясно. А тебя что держит?

Девушка проезжает лужу напрямик. Колёса ныряют по самые гайки. Она весело, ритмично ругается и закидывает ноги на раму – их забрызгивает рыжеватой грязью, но глинистая жижа не заливается в кеды, велосипед не ложится на бок: скорость проносит её по чавкнувшему, податливому дну, выкатывает на сушу.

Взяв штурмом пригорок, девушка оборачивается.

Он встречает её взгляд с апломбом приговорённого не единожды, не по одной статье.

Встречает её взгляд с неизбывным, врождённым ликованием.

И то, и другое – правда.

Тело, забытое между стеной, диваном и оболочкой компаньона, замирает, аккумулирует силы, будто не слышит, но предчувствует звонок будильника. Ещё немного и врубит автопилот.

Встань и иди.

Это больше, чем готовый завизжать будильник.

Это – глас господень.

Пограничный ветер – вне категорий «хорошо» и «ужасно», «правильно» и «непростительно», «надо» и «не надо».

Но шулерские катапульты, снова… Болотце, опять болотце… Как занесло, почему, зачем? Когда его вышибет из пограничной зоны, обнаружатся сотни причин – неоднородный клубок, слипшийся ком. Но сейчас – (кипенный хлопок, ржавые брызги, тот самый взгляд, саргассово море) – нет ответа.

– С ромом и позывными разобрались, – скалится приятель. – А лично я внушаю тебе отвращение?

– Конечно. Поэтому по возвращении мне придётся слезать с твоих коленей, тебе – с моих, надеюсь, за пару часов распутаемся…

– Не аргумент. Болотный твистер не исключает гадливости.

– Пограничные вылазки исключают.

– Аргумент.

Симметрично вцепившись друг другу не в глотки, но рядом, они балансируют на краю обгрызенного овала, помятого ромба, мнимого сердца, короче, лужи, соединённой с придорожным прудом узкой протокой. Ухмылка блуждает, переползая с лица на лицо.

– Ты на исторические рожи не похож, – поясняет он, сдерживая хохот.

– На кого я похож, понятно и мифическому ёжику, и твоему невидимому спутнику, – фыркает любимый враг. – А вот на что, по-твоему, похожа лужа, на берега которой нас принесло?

– Не хочу этого произносить.

– Почему?

– Тупо стесняюсь.

– Какого бушприта ты стесняешься?

– Этого самого. Я, как ты мог заметить, мастер видеть повсюду одно и то же, обсасывать одни и те же триггеры…

– Чего же ты, прошу прощения, ждёшь, мастер?

Задавленный хохот пробивается неприличным хихиканьем. Затихает.

– Смотри сюда, на проток, – шепчет визави. – Спорим, в середине нога мощно провалится, а по краям…

– Только ботинки замочишь, – кивает он, удерживая себя в масштабах лужи.

– Да, мелководье… – неодобрительно тянет любимый враг. – И если перекрыть судоходную полосу…

Его пошатывает. Разворачивает, хотя он стоит где стоял. Выпрямляет. Мышцы натягиваются корабельными снастями. Содержимое грудной клетки достигает температуры плавления – и застывает.

– Хрен ты из этой лужи выберешься, – хлещущий ветер, метал обертонов. – Разве что по суше. Счастливой малярии.

В лице напротив проступает цвет. Бешенство. Упоение. Один глаз прищурен – надо же, знакомая птичья привычка. Или не птичья?

– Я вижу тебя на капитанском мостике, – сообщает визави.

Ах вот оно что. Он смотрит в подзорную трубу – смотрит из транса более глубокого, чем обещал провал в пограничье на скорую руку.

– Неистово сожалею о том, что вижу именно тебя. Буйно радуюсь по тому же поводу. По-хорошему здесь должен быть не ты. Нечего тебе здесь делать. Три. Должно быть три фрегата.

– Куда понёсся? Ты же придумаешь историю заново.

Подзорная труба исчезает вместе с прищуром.

– Бл*ть, я её придумываю, а она, собака, сопротивляется. Я помню, «это уж как водится». Хочу стряхнуть флотилию, а моя флотилия не стряхивается. Воображаю обоюдный абордаж – в подробностях, с последующим взятием в плен, – повествующий подмигивает, – потому что какая манга без плена? – мрачнеет. – Но знаю, что всё свершится на расстоянии пушечного выстрела. Почему ты в гордом одиночестве?

– Представления не имею. Полагаю, мои опаздывают: понимаешь, каноничное раздолбайство…

– Да откуда у тебя свои? – визжит любимый враг. – Нет у тебя своих! Ты сам по себе! Ты давно вне закона! Тебе положить на имперские замашки, национальные интересы, финансы короны и прочую хрень!

– Пока ни слова неправды, – нарочитую непринуждённость тона легко принять за сарказм.

– Верь мне… – качнувшись, будто подстреленный, приятель смыкает веки, оседает: приходится обнять его свободной рукой. – Верь в этот бред…

– Не бойся, я умею.

– Боюсь, этого никто не умеет.

– Делить безумие, пороть чушь, внимать и верить, – губы складываются в усмешку болотного образца. – Право, не знаю, как сказать, но ты у меня не первый. Не отклоняйся от курса.

Морёный глаз открывается. Второй остаётся прищуренным.

– И женское имя чуть не во весь борт! – репортаж словно не прерывался. – Нет, серьёзно? Думаешь, можно прибавить к невенчанной пассии слово «святая», и будет пристойно?

– Вы там что, все как один охренели со своим пуританством? – вызревающий хохот принимает форму возгласа. – «Невенчанной пассии»… У сеньориты родословная на девять гобеленов, а характер страшней родословной!

– То есть странно, что переименованный корабль вообще слушается штурвала, – иронизирует визави. – Дальновидный выбор, ничего не скажешь.

– Развлекаешься? Посмотрел бы я на тебя…

– Смотри.

Ходок за черту, бесполезный предмет, атипичный герой-любовник распахивает глаза – беспроглядные, дикие, голодные, и в лице мученика с готического портала вдруг проступают черты безмолвной, кинематографически красивой гусеницы, словно эти двое всегда были недвусмысленно, кровно похожи, а он только что заметил. Сомневаться не приходится: таков ужасающий лик настоящей любви.

Ему становится дурно. Тело, забытое между диваном и стеной, стремится к отключке. Гаснет шафрановое солнце, тьма катится с горизонта.

Колесо погружается в лужу по самую гайку, чавкает ненадёжное, податливое дно…

Порядок, велосипед не ложится на бок, девушка пролетает выбоину и штурмует пригорок.

Сумрак рассеивается. Приятель, на руке которого он повис, выдыхает. Может, на самом деле они оба не падают, потому что держат друг друга за шиворот, а прочие жесты – лишняя суета? В пограничной зоне воля весомей физики.

– Господи, ну что, что ты здесь забыл? – вопль любимого врага возвращает луже масштабы озера.

– А ты? – он заводится с пол-оборота. – Что ты устроил на этих берегах? Чем набиты твои трюмы? Что ты ради наживы делал?