Андрей Гайдаматченко - День после второго

– Могу ли я поговорить с Екатериной Андреевой? – произнес он с какой-то ехидной улыбкой. Каким-то необычайно диким взглядом посмотрел он в ее глаза, при легком напутствии, вероятно, апеллятивно, чтобы казаться еще безобразней, но при этом сохраняя деловой вид, который он так эффектно внес во внимание, он продолжал:

– Ах! Должно быть, вы меня не ожидали, верно? Ну, да впрочем, этот день все равно бы когда-нибудь настал. Ведь так? – произнеся данную фразу, он размеренно подвинулся еще ближе, и фраза эта была тяжела для Марины, а его телодвижения были весьма внушительные и что-то предвещали. Но пока с порога было не ясно, чем это закончится.

Женщина стояла и слушала, будто ее поразила молния среди ясного неба.

– Зачем же вам моя дочь? – произнеся это с невероятным… сильным изумлением, она начала медленно опускаться, постепенно теряя равновесие. Все это выбило ее, словно пробку из шампанского, и ударило ей в голову, так что она уж казалась такой напуганной и беззащитной и в этом состоянии не могла совладать с собой, но продолжила вести беседу и как-то намеревалась выяснить, разгадать, разоблачить, что происходит в голове у самого человека, который так нагло ворвался в дверной проем. Но внезапно едкое чувство чего-то злого и давно забытого застало ее врасплох, и она потупилась.

– Я… ее здесь… ее здесь… – она начала задыхаться, – ее здесь нет! Она! Не здесь… – заявила тут же она, по-видимому, спокойно, чтобы не вызвать подозрение, но что-то безудержнно вздрагивало в ее голосе. – Прошу вас, уходите, я… давно с вами все обговорила! Я давно все вам передала! И вы сказали, вы же сказали… – Нотка безумия проявилась на ее лице.

– Да… но теперь он умер! – Произнеся эту странную фразу, песчаный человек добавил: – А теперь позвольте мне пройти? Ну!.. Пошла! Ха! Ну? Что вытаращилась? И что ты теперь будешь делать?

Нахально смеясь и буквально толкнув ее с прохода, он направился вдоль по коридору, бросив при этом все приличия, гордо шагая, как на параде, с едва остывшими словами о чьей-то смерти на губах, он помчался вперед.

Достав одну большую сигару, он повернулся к женщине лицом из полутемного коридора и даже как-то улыбнулся; это была настолько шутливая и детская улыбка, что местами он начал даже вести себя как-то игриво. Он достал зажигалку, бензиновую, старую, и поджег сигару прямо в коридоре.

Она смотрела на него и даже не знала, как себя вести, в то же время и он повернул голову в ее сторону, медленно затянулся и послал ей большой клуб дыма, – потом изъяснился, или даже заругался, на непонятном языке, но резко переменился и в шутливой форме пробормотал вскользь:

– Ну и грязно же у тебя в коридоре! Ты не против? Я тут немного намусорю еще пепла. – Стряхнув весь пепел с сигары, он почему-то снял шляпу и положил ее туда, и со шляпой в руках он прошел в комнату, где еще спала Екатерина.

Он взял стул, который нашел там же, сел прямо перед ее креслом и начал разглядывать ее с минуту. Мать же хотела войти в комнату прямо за ним, но не решилась: она остановилась в дверном проеме.

– У нее сегодня день рождения, – робко выскользнула фраза из ее уст, периодически с жалостью она смотрела то на него, то на свою дочь.

– Да неужели?! Ну раз так, тогда – с днем рождения! – произнес он очень громко, так что мать не то чтобы вздрогнула, а пошатнулась назад в этом же проеме, ноги ее болезненно подкосились, при этом она так крепко схватилась за дверной косяк, словно нашла в нем защитника.

Девушка проснулась. Она почему-то даже как-то и не испугалась ни крика, ни странного песочного мужчины, сидящего перед ее лицом, и понятное дело не заметила всего, что в данный момент случается вокруг нее. Уж тем более крики и грохот стен, к которым она так привыкла за этот год, не могли напугать и завлечь ее сознание. К тому же она вернулась обратно в очередной раз из паутины своих снов, которые кормили ее тревогой. Мужчина нахмурил брови и начал говорить, обращаясь, в частности, строго напрямую к лежащей и удивленной девушке на кресле. Но когда он резко всмотрелся в ее лицо (она смотрела на него в ответ), ее пронзающий взгляд дал ему что-то заключить, какую-то несущественную мелочь во всей этой нелепой ситуации, и он резко сменил тон на более мягкий, начав свое вступление.

– Не знаю, доброе ли сегодня утро, для тебя оно явно будет другое. Меня зовут Джек, я работал с твоим отцом довольно долгое время, а теперь… А теперь! Он умер, – прошептал он это с улыбкой.

Катя смотрела на него и слушала без каких-либо эмоций, в то время как ее мать заливалась слезами и что-то бурно про себя шептала из засаленного дверного блока. Человек продолжал:

– Он умер в море, так как, кроме моря, он ничего и не видел. Тело его, конечно, раздулось жутко, – произнес он это с какой-то ехидной насмешкой в очередной раз. – Ну! Как большая лягушка, вот такая вот! – И руками он принялся изображать эту самую лягушку. – Вообще же когда мы его обнаружили, мы подумали, что мы рыбу выловили. – Мужчина начал откатываться назад, задрав ногу за ногу, а руки скрестив и положив на колени, смотря прямо на Катю, его стул даже затрещал от давления. – Ну и вонь же была от него дикая! А впрочем… В общем, что распинаться, он тебе тут «бабла» оставил! Ну… точнее, наследство! Да, оно, именно оно, – заключил он в досаде, произнеся эти слова о каких-то деньгах и о каком-то наследстве, он в досаде задумался. И в своих размышлениях он на секунду выпал из реальности, глаза его поднялись вверх, и он занялся работой – стал прорисовывать какие-то схемы и одновременно что-то подсчитывать, пока его не перебила Катя, и взгляд его резко сфокусировался на ней, вернувшись обратно в реальность, и он вышел из этого состояния.

– Мой отец умер? – еле слышным голосом спросила Катя у него, глотая слюну, глаза же ее резко намокли, и она тут же потянулась своими худенькими ручками вытирать слезы. Вместе с этим чувством опустошения и душевного расстройства она пыталась анализировать все, что было сказано, но у нее ничего не получалось, как назло. И, не сказав ни слова, она лишь набрала воздуха в грудь и принялась выдыхать этот же воздух мелкими такими своеобразными истерическими спазмами, имитируя припадок. Когда же воздух закончился, она опять набрала воздуха в грудь и замерла окончательно с надутыми щеками. Возможно, она так боролась со стрессом. Но мне кажется, в этот день что-то в ней переменилось навсегда, вскоре глаза ее намокли, мешая ей смотреть и поминутно размывая изображение, делая при этом блюр; не в силах более сдерживаться, она пустила слезу, несколько даже стыдясь этого.

Но сам же мужчина, сидящий подле нее в этом время, был как бы навеселе и откровенно смеялся ей в лицо, рассказывая это; всматриваясь в нее, он преподносил довольно обыденную историю, которая случается буквально каждый день с ним и его окружением и которую, по всей видимости, нужно рассказывать как откровенный анекдот, опошлить ее и наиглупейшим образом попытаться скомпрометировать того, кому она адресована.