Петр Альшевский - «Не сезон»

БОЛЬ, ужас, гибель. Крупная картина, завершаемая наносящим длинные мазки художником-композитором Юповым, абстрактна и апокалиптична.

Преобладает темно-красный цвет, в многоплановых нагромождениях угадываются корчи растерзанных существ, пропорции и перспектива не соблюдается, голубая полоса, изображающая небо, помещена внизу.

Взглянувшая на полотно Виктория напоказ отклячила челюсть.

– Ты, смотрю, в ударе, – сказала Виктория. – Здорово у тебя выходит, не как попало… для меня такое облегчение, что ты не в творческом кризисе. На продажу?

– Вероятно, для себя, – ответил Юпов.

– И пускай. Где шестьдесят восемь, там и шестьдесят девятая чужой не будет.

– Семьдесят третья, – поправил Юпов.

– У тебя строгий учет. Все учтено, на обратной стороне холста пронумеровано, краски на пару цифр идет чуть-чуть, а на саму картину ее, естественно, расходуется немало, и назад в тюбик ее не вернешь. В магазине не примут и холсты, тобой испорченные – извини за слово «испорченные». Но когда они были ничем не закрашены, от них шла чистота… девственная красота.

– А я над ними надругался, – процедил Юпов.

– Ну а я поспособствовала, из-за чего у меня чувство, словно бы я совершила омерзительный, совершенно безнравственный поступок. Деньги-то мои! На холсты и на краски, которыми ты их насилуешь.

– Твою мать, – пробормотал Юпов.

– Может, поговорим о твоей?

– Ой, Господи, – вздохнул Юпов.

– Это в салуне думают, что деньги у тебя от нее, а мне-то доподлинно известно, кто тебе их подбрасывает. Выдает на продукты и нужды художественные. Как подачку не воспринимаешь?

– Исключительно, как плату, – ответил Юпов.

– За удовольствие жить с тобой?

– Я предоставляю тебе угол, – сказал Юпов. – Сам сплю в другом и к тебе, чтобы забраться под одеяло, на цыпочках не шастаю. Ты в отдельной кровати, а ее резонно оплачивать. Не люблю я говорить о деньгах…

– У тебя комплекс, – сказала Виктория.

– Женщина, чья-то женщина… что же ты, женщина, меня грызешь. Ты бы прекращала меня бесить.

– Я и не старалась, – промолвила Виктория. – Если не я, то кто тебе скажет… выражение не подходит. Тебе всякий скажет, что мужчине полагается иметь деньги, и этим-то мужчина и славен, ну не мазней же на холстах, купленных ему… хе-хе…

– Ты дождалась, – процедил Юпов.

– Выгонишь из дома? – спросила Виктория. – Ударишь?

– Докажу мужскую состоятельность… глядишь, и любовь у тебя вызову.

Юпов бросает кисть на стол, подходит к комоду и, вытащив из ящика несколько пачек иностранных денег, швыряет их на стол рядом с кистью.

– Убедилась, что меня ценят? – осведомился он у изумленной Виктории. – Бездарному индивиду столько бы не отвалили. Божья искра во мне несомненно мерцает.

ПРОИЗВЕДЯ оценку ситуации, сектант Доминин благообразно отворачивается – в его комнате перед ним и Дрыновым начинает избавляться от платья Варвара Волченкова.

Дрынов, смотря то на нее, то на Доминина, исполняется праведным негодованием и помимо собственной воли желает, чтобы она продолжала.

Поворачивающаяся разными сторонами стриптизерша считает себя верхом сексуальности.

– Ты не передумаешь? – поинтересовался Дрынов. – Не делала бы ты этого, не та тут аудитория…

– Я не для тебя, – сказала Варвара. – Ты мой танец уже наблюдал, а он вниз не ходит, и искушение само пришло к нему наверх. У вас смущенный взгляд.

– Внутренне состояние у меня вроде бы обычное, – промолвил Доминин. – Какой, Дрынов, у меня взгляд? Она говорит, смущенный.

– Она выдает желаемое за действительное, – сказал Дрынов. – Женщина ни за что не признается себе, что она недоумение вперемешку с отвращением вызывает.

– У меня на лице это? – спросил Доминин.

– Не у вас, но в зале на Варвару в подобном стиле поглядывают. Все, кто бывает на ее выступлениях, сказали бы, что высказываюсь я к истине близко.

– Ты, негодяй, зарываешься, – процедила Варвара.

– Вынужден с ней согласиться, – промолвил Доминин.

– Почему? – удивился Дрынов.

– Истина неопределенна, – ответил Доминин. – Что к ней ближе, а что дальше, не тебе судить. Чем бы ты ни был препоясан и чьих бы кошек ты ни вычесывал.

– Но я, – пробормотал Дрынов, – кошками не занимаюсь…

– Я применительно к блохам, – сказал Доминин. – К тарантулам, к скорпионам, к вшам, сотворенным то же силой, что и человеческий род. Знак равенства между вами и ими вы не ставите, а нужно бы. Взглянуть на себя без розовых очков.

– Вы всерьез говорите? – спросил Дрынов.

– А ты, что не видишь?! – воскликнула Варвара. – В создавшейся обстановке не до увеселений – танцевать и раздеваться я заканчиваю. Я на себя критически посмотрела! Чего и тебе, Дрынов, желаю.

– Урок впрок, – пробормотал Дрынов. – Список осознанного объемен – мы следует не распространяться об истине, выискивать собственные недостатки, восхвалять вредных насекомых… я буду в меньшинстве. Не в полном одиночестве – со мной же мудрец… и стриптизерша. Она выделывалась перед вами, не чтобы вас совратить.

– Безусловно, – кивнул Доминин. – Она порядочная женщина. Возжелай она со мной слиться, она бы попросила тебя уйти. Я отказываюсь думать, что она вынашивал план в отношении нас двоих. Она перед нами раздевалась, но она раздеваться и перед большим количеством мужчин. Не спит же она со всеми.

– Едва ли, – промолвил Дрынов.

– Я даже с хозяином не сплю, – сказала Варвара. – Не рискую из-за привязавшейся к нему особы. Мамзель она воспитанная. Но сколько бы ни было в ней воспитания, за мое поползновение к хозяину она меня разорвет.

ВИКТОРИЯ, воззрившаяся на морщащегося за стойкой Захоловского, не дает ему покоя своим любвеобильным, немигающим взором.

Михаил «Косматый» грызет вафлю, представитель государства Чурин читает «Российскую газету», Марина Саюшкина гладит ладонь мрачного Александра Евтеева.

Притулившийся у входа почтальон Гольцов озабоченно водит по полу не снятыми лыжами.

– Товарищ представитель! – воскликнул Гольцов.

– Ну, – отозвался Чурин.

– Вы мне смазку не достанете?

Михаил «Косматый» поперхнулся.

– Мне для лыж, – пояснил Гольцов. – Они что-то неважно скользить у меня стали. Возможно, это я ослаб и ногами уже не так двигаю, ну или лыжи от использования все ободрались и задерживают мой ход лишь поэтому. Если только лыжи, я спокоен. Могу ехать и медленно – не на пожар же бегу.

– А в случае погони? – спросил «Косматый».

– Да кто за мной… кому я….

– Извращенцам, – промолвил Евтеев.

– К их юрте я не приближаюсь, – пробормотал Гольцов. – Почтового адреса у нее нет, но корреспонденцию я бы им не повез, когда бы он и был, полагающие иначе весьма ошибаются! В ту часть леса и лесник Филипп с его теткой Изольдой не суются, что обо мне-то говорить!