Петр Альшевский - «Не сезон»

– Какая-то вы больно кокетливая, – проворчал Семенов.

– Я сама поражаюсь. Все последние дни, как в воду опущенная, а нынче дурачусь. Дышу свободнее… желаю развлекаться. Поцелуйте меня в щеку.

– А что вам это даст? – осведомился Семенов.

– Неизвестно. Загодя же не скажешь – вы поцелуйте, и мы поглядим, куда нас понесет. Вынесет ли нас теплой волной из этого зимнего леса…

– Вы слишком многого хотите, – промолвил Семенов.

– От вас?

– От поцелуя в щеку, – сказал Семенов. – Это я могу, но идти дальше я не намерен.

– Как будто я намерена. Я – жена, и к тому же у меня любовник. Я не столь распутна, чтобы иметь отношения еще и вами. Но если бы вы меня поцеловали, я бы не забила вас пощечинами. Даже если не в щеку… хотите в губы?

– Целоваться я не мастер, – пробормотал Семенов. – И не говорите мне, что вы меня научите – я моложе, однако я… я заговорил о вашем возрасте. Извините.

– Простить вас несложно. Ваша нерешительность объясняется не моими годами. Кругом лес, и мы, похоже, неплохо уединились, но, застань нас кто-то целующимися, вам бы пришлось опасаться расправы с двух сторон, и что фермер, что лесник, искалечили бы вас за милую душу. Они – мои мужчины. С вами я так, из-за минутного порыва, а они во мне засели – не вырвешь. И ни одного из них я по-настоящему не люблю. К Богу, что ли, обратиться… попросить Его милости. Пожаловаться Ему на Его же собственную ошибку.

УСТРЕМЛЕННЫЙ мыслями в космос сектант Доминин стоит на плоской крыше салуна.

Взирая на него с нескрываемым восхищением, покрывшая голову платком стриптизерша Волченкова ощущает себя под открытым небом, словно в храме.

На Доминине драное пальто. Посмотрев вниз, он замечает автобус. Когда взгляд Доминина взмывает вверх, сектант тоже что-то видит, и все это красиво и взаимосвязано – включая и взорвавшую звезду в удаленной от Земли части Вселенной.

– Я прибрала вашу комнату, – сказала Волченкова. – Когда вы уходите, вы бы дверь все-таки закрывали и держали ключ у себя, ну или сдавали хозяину. По соседству с вами живет вор.

– «Косматый» меня не обворует, – промолвил Доминин.

– Вы в нем уверены?

– Он наверняка заходил и понял, что у меня нечего красть.

– А эта пара? – спросила Волченкова. – Девушка из наших, но мужик с ней не местный – войдет и подложит вам что-нибудь компрометирующее. Вы, как говорит мой хозяин, сектант, и вам нужно быть вне подозрений, иначе той вере, которую вы думаете здесь насаживать, наш народ…

– Ты посмотри, – перебил ее Доминин, указывая вдаль. – Мы на самой верхней точке. Выше у вас нет.

– Мы на крыше, и тут довольно высоко, но в лесу растут деревья метров в тридцать. С их верхушек земля еще более мелкая. Я не забиралась… я же человек. Вы обо мне так же думаете?

– Ты танцуешь стриптиз, – сказал Доминин. – Ты – грешница, и я тебе сопереживаю.

– Душевный вы… и не снисходительно говорите… не мелко.

– Людям свойственно заблуждаться, – промолвил Доминин.

– Мне? – осведомилась Волченкова.

– Людям, – ответил Доминин. – Глубоко заблуждаться… хмм. Заткни уши.

– Чтобы не слышать? Вас?

– Прикрой ладонями, – сказал Доминин. – Рванет очень звучно.

Варвара Волченкова послушно зажимает уши и ждет, что же произойдет.

Взрыв – искореживший автобус и предугаданный Григорием Домининым, который, послав стриптизерше ободряющую улыбку, незаинтересованно смотрит с крыши, как к останкам автобуса подходят вышедшие из салуна Евтеев, Захоловский и представитель государства Чурин.

Доминин видит их затылки.

Трое мужчин, вставших у груды железа, имеют возможность заглянуть друг другу в лица, но они лишь на изуродованное транспортное средство взирают во мрачности.

– С домов он перешел на автобусы, – промолвил Чурин. – Единственный раз – второго автобуса ему не найти, и это не продолжится, а дома еще повзлетают, без вмешательства извне он не притормозит. Не скажет себе, что, мол, достаточно. А с догадками, кто он таков, у меня напряженно – за этот автобус он безусловно заплатит дорого, но когда… и кому… он уже подобрался к салуну, где сижу я. Наиболее значимая мишень в этих краях.

– Чтобы взорвать салун, – сказал Захоловский, – в него нужно пронести взрывчатку, а это проблематично. Всех входящих я окидываю опытным глазом, и того, кто способен на массовые убийства, я бы не не пропустил. Не может же быть так, что человек убивает, убивает, а на лице у него благодать?

– Именна она и сомнительна, – сказал Евтеев. – Злобные и свирепые рожи в порядке вещей, а благостная отдает притворством, заметите кого-то с благодатью на лице – хватайте. Потом разберемся.

– Ты нам тут насоветуешь, – проворчал Чурин. – Ты-то поднимешься наверх с твоей девицей кувыркаться, ну а мы у барной стойки набрасываемся и хватаем… а он весь бомбами увешан! И хана.

– Тогда и мне хана, – сказал Евтеев. – Разве нет?

– Ну, наверно, – пробормотал Чурин.

– Поговорим о шофере Дрынове, – сказал Захоловский. – Ему-то точно хана – из автобуса он мог и отлучиться, но недалеко. На взрыв бы он прибежал, на что я, если честно, рассчитывал. Но он не появился. Пожалуй, и не появится. Дрынов был в автобусе.

В САЛУНЕ висит удрученное молчание, посвященное памяти шофера Дрынова.

К вернувшимся с улицы Евтееву, Захоловскому и Чурину добавились Михаил «Косматый» и Марина Саюшкина – все сидят за столами.

За барной стойкой никого нет, и смотрящему на нее Захоловскому это представляется чем-то ирреальным; к тому же на хозяина заведения воздействует произошедшее с Дрыновым, чей уход из жизни сочетается в Захоловском с его собственным отсутствием за стойкой.

Дмитрий Захоловский испуган.

– Кто скажет? – спросил Чурин.

– Я! – откликнулся Захоловский. – Не отвернусь – скажу… слово о Дрынове. Сошедшем со сцены, изъятом из мира плоти… раньше ли срока? С нашей колокольни нам видится, что да, однако это не наш вопрос, и нам бы не нужно перетруждаться в изыскании первоосновы того, почему кому-то отводится шестьдесят, кому-то двадцать, кто-то умирает в младенчестве, кого-то без помощи врачей оживляют, и он доживает до преклонных лет и запоминается людям праведником или подонком. Изобретателем целебной вакцины. Руководителем разоренного им предприятия. Эквилибристом, фетишистом, дельтапланеристом… Дрынов трудился водителем автобуса. Бог его от этого не уберег.

– Земные власти перед Дрыновым чисты, – сказал Чурин. – Жалованье он получал сполна. На оплату квартиры в каменном доме у него, конечно, не хватало, но хибарку он отсроил себе крепкую. И ветер ее не снесет, и от несильного дождя она ограждает – типичное строение для нашего среднего класса, которому нечем платить за коммунальные услуги в капитальных опустевших домах. Шофер Дрынов прожил честную жизнь. Водил автобус по строго определенному маршруту и народ к бунту не подстрекал.