Петр Альшевский - «Не сезон»

– С покойным Дрыновым, – сказал «Косматый», – обычно ездил я, а подбить меня на политический кипеж – тема без мазы. Я бы на новую судимость и из-за любви бы не напрашивался. Не сверкал бы пером из-за девки-бесовки, будь она даже студенточкой со славными грудками и плакатиком о социальной справедливости…. тьфу. Не обижайся, Дрын! Не в тебя плевался. Тебя-то мне жаль вкрутую, ведь на автобусе мы накатали прорву верст… как кореша. Многословными базарами мы не тешились, но в молчании помнили друг о друге и помнили, кто где сидит: ты за баранкой, я у тебя за спиной, и ты вряд ли страшился, что я к тебе подкрадусь и кастетом по чану вдарю. Храбрый водила… «Косматый» тебя не забудет. Что у нас с могильщиком? Вскорости принесется?

– О, да, – промолвил Захоловский.

– На взрыв? – спросил Евтеев.

– У Ивана Ивановича чутье, – сказал Захоловский. – Приехать на взрыв или найти разложившийся труп по запаху способны и мы с вами, но Иван Иванович – уникум, смерть за десятки километров, как бы тихо она ни наступила, он чует. Будучи мужчиной неспешным, он в этом случае меняется. В неистовой торопливости хлещет коня и из саней едва не вываливается. До останков шофера Дрынова он доберется минут через пять. Соскребет и увезет.

– А вы ему их отдадите? – поитересовалась Саюшкина.

– Иван Иванович нас не спросит, – ответил Захоловский. – С нами тут представитель государства, но могильщику и он не указ. У Ивана Ивановича мандат. Выписанный ему начальством областного уровня.

– Если не федерального, – пробормотал Чурин.

– Ты, что, детально не изучал? – спросил Захоловский.

– Краешек видел. Он мне однажды показал… быстро. Я не требовал – он сам показать вызвался.

– И не кому-нибудь, а тебе, – промолвил Захоловский. – Осмысленно… психологически верно.

– Печать я не разглядел, – сказал Чурин.

– Но не усомнился, – сказал Захоловский. – Афериста, а то и кого похуже, в Иване Ивановиче не заподозрил.

– Полагаете, у него не мандат? – спросил Евтеев. – Фуфло?

– Мандат – это преувеличение, – сказал Чурин. – Уместней говорить об обыкновенной лицензии на совершение действий с покойниками – вывоза, омывания, погребения, я таким лицензированием не занимаюсь, и обвинять Ивана Ивановича в невыполнении какого-то пункта беспроигрышным ходом мне не представляется. Народ меня не одобрит. Скажет, что я Ивана Ивановича оклеветал.

– Утратил всякий стыд, – дополнил Евтеев.

– И тому подобное, – кивнул Чурин. – Увяз в беззакониях, порочу честь правового государства, к суду могильщика не привлек, а поганить его имидж себе позволяю. Без тяжких последствий для себя. Я же на командном посту, за мной вся…

В салун входит обгоревший Дрынов.

– Дрынов! – воскликнул «Косматый» – Мой воскресший кентяра!

– Где вы были? – спросил Дрынов. – Почему не помогли?

– На улицу мы выходили, – ответил Захоловский. – Поглядели на автобус и рассудили, что твое тело распределено по салону, а душа отошла. Мы ее видели.

– Отдельно от меня? – осведомился Дрынов. – Невозможно… и как она выглядела? Как птица?

– Как василиск, – промолвил Евтеев. – Огненный змей, родившийся из яйца, которое снес старый петух.

– Что еще за петух? – нахмурился «Косматый». – Не педрила?

– Вы меня удручаете, – вздохнул Евтеев. – Вам бы поднять литературу, подучится… природные задатки у вас, возможно, приемлемые, но годы в блатном окружении к вызывающей узости кругозора вас привели. Если я скажу: «стукач», вы меня не поймете.

– Я не пойму? – спросил «Косматый». – Кто?… кто стукач?

– Стукач – это помощник языческого бога солнца Святобольда, – пояснил Евтеев. – Он стуком заводил крестьян в болото, но тогдашним ментам на своего шефа, на бога, он не стучал. А вы на него подумали. Вы все видите извращенно. У вас…

– Прекращай! – воскликнул Чурин. – Не заводи «Косматого» – беда случится. Дрынов уцелел, а труп все же будет… Дрынов! Ты как?

– Пытаюсь припомнить, – ответил Дрынов.

– Я не о прошлом, – сказал Чурин. – Как ты себя сейчас чувствуешь?

– Сначала я вспомню, – промолвил Дрынов. – Меня выбросило взрывом, но в какую сторону… через лобовое? Или вышиб собою дверь и вылетел сбоку… я ни к чему не склоняюсь. Я летел и горел, перерождаться не мечтал, коренные изменения во мне меня не устроят. Они во мне происходят…

– Я на воздух, – сказала Марина Саюшкина.

Выбравшись, покачиваясь, на улицу, Саюшкина открывает рот и дышит, дышит – дышит, не закрывая.

С открытым ртом она встречает и вышедшего из салуна Евтеева.

– Решила меня выручить? – спросил он.

– Тебя? – удивилась Марина.

– Увести от «Косматого». Он проедал меня злобным взглядом, и ты испугалась, что он вот-вот на меня кинется. Ты грамотно рассудила. Пока мы здесь постоим, он отойдет, на него нахлынет миролюбие…

– Я тебя за собой не звала, – сказала Марина.

– А зачем же ты…

– Мне стало плохо, – призналась Марина. – От Дрынова пахнет горелым мясом – прошибает напролом… как ты не почувствовал. Те, прочие, зачерствели, но ты…

– Я унюхал, – сказал Евтеев.

– В кайф? Затащился?

– Сразу же провериться захотел, – сказал Евтеев. – Самоуважение меня удержало – рвани я раньше, чем ты, «Косматый» к трусливой ботве меня бы определил. Попытался бы прогнуть и вынудил бы меня рога ему обломать. Немолодому, заслуженному вору. Я не желал его провоцировать.

– Когда так пахнет от малознакомого человека, это можно стерпеть, – сказала Марина. – А у меня с Дрыновым было.

– Все? – спросил Евтеев.

– За исключением романтики. Встречались мы с ним в лесу – стягивали одежду, да и валились на травку.

– А зимой? – поинтересовался Евтеев.

– До зимы наш роман не дотянул. Прекратился внезапно, как и начался. В условленное время Дрынов не пришел – я разволновалась, посчитала, что он куда-то провалился, там же ямы. Глубокие, присыпанные сверху ветками: лесник Филипп с его теткой для браконьеров вырыли. Попавшим в них чужакам надеяться не на что, но Дрынова лесник бы отпустил, безвинных они с теткой не закапывают… Иван Иванович. С Дрыновым у него не выгорит.

Подъезжающий на санях могильщик Иван Иванович цепко оглядывает взорванный автобус.

– Водитель жив? – спросил могильщик.

– Слава Богу, – промолвил Евтеев.

– Разумеется, – пробормотал Иван Иванович. – Сердце меня не обмануло. Я это и предполагал.

– А чего приехали? – спросил Евтеев.

– Водки выпить! Нервы у меня не пошаливают, однако я ехал по морозу, и выпивка мне не для успокоения нервной системы надобна – я выпью для ног. Они у меня задубели, ниже коленей особенно, и скорого облегчения я не жду, водка-то дойдет до них в последнюю очередь, туда и кровь-то не очень доходит… а вы почему на улице?