Петр Альшевский - «Не сезон»

– Мы проводим опрос, – ответил Евтеев.

– И кого вопрошаете? – поинтересовался Иван Иванович.

– Всех, кого увидим. Трясем за грудки и спрашиваем, кто же тут взрывать повадился. Люди кивают на вас.

– Ну и погань, – процедил Иван Иванович. – Какие люди?

– Опрос анонимный, источники защищены, – промолвил Евтеев. – Вы не допытывайтесь… вы же хороните – чем больше народа погибнет, тем больше у вас работы, и что же открывается перед вами, как не ваша вовлеченность. С кем-то на паях?

– Я не взрываю! – вокликнул Иван Иванович. – Скажи ему, Марина!

– За вас, Иван Иванович, я не поручусь, – сказала Саюшкина.

– А за кого ты… за кого ты можешь-то? Материальнее, да, трупы мне нужнее, но здесь нельзя отбрасывать и политику, и психов… и лесника! И страдающего без жены фермера! И уголовника «Косматого», и художника-композитора Юпова… стиль Юпова – декаданс. Смысла этого слова я не знаю, но слово это нехорошее. Употреблять его он не гнушается.

СОСТОЯЩЕЕ из одной комнаты жилище художника-композитора Юпова без видимой системы испещрено изнутри пятнами краски. В том числе и окно.

На полу раскрашенные обломки грампластинок, на стенах помещенные в рамы чистые холсты; нагнувшийся Юпов разглаживает на себе мятые штаны.

За занавеской, разделяющей помещение надвое, Виктория переодевается к выходу в свет.

– Ты еще не оделась? – спросил Юпов. – Мне зайти и посмотреть?

– Не вздумай. Я тут же от тебя перееду.

– Да и переезжай, – пробормотал Юпов. – Напросись в салун посудомойкой и хозяин тебя приютит.

– У него есть кому мыть посуду, – промолвила Виктория. – И к чему ты о нем – это подло… он бы не взял меня даже в стриптиз. На все это у него имеется Варвара и он с нею приветлив. В постель не затаскивает. Лучше бы он с ней переспал.

– С твоей блудливостью ему в жизни не сравняться, – сказал Юпов.

– Вероятно. Но с тобой я не сплю.

– Я и не уговариваю, – сказал Юпов. – Заприметив тебя тогда, в салуне, я подумал, какая интересная дама. Прежде она тут не объявлялась. Откуда же она тут взялась? Я к тебе подошел и выяснил, что ты приехала из столицы и остановиться тебе не у кого. Я позвал тебя к себе. И хотя мы спим в разных кроватях, я не разочарован. Для моего творчества ты незаменима – ты позируешь мне, когда я рисую, позируешь, когда я пишу музыку, для живописи подобное обыденно, но без тебя, как модели, я бы и при создании симфоний не обошелся. Раздевайся ты догола, они бы получились поярче. Пожирнее…

– Я толстая? – спросила Виктория.

– Пожирнее в том ракурсе, что погуще. И я бы партитуры не складировал – у меня бы их вырывали. Платили бы рекордные гонорары! Окружали почетом. За громкое имя и картины бы скупали. Помнишь мой шедевр «Женщина под обвалом»?

– Ты его не вывешиваешь, – сказала Виктория.

– Он у меня в хранилище. Скручен и отринут. Ты во что переодеваешься?

– В коричневое, – ответила Виктория.

– В нем я тебя повстречал, – промолвил Юпов. – Хозяин смотрел на тебя сухо, ну а я повелся… воспылал к тебе художественным чувством. Как мужчине, прока мне от тебя никакого. Освободить от тебя мою душу я не сумею – живи…

ПЕРЕЖИВАЯ приступ дисгармонии, художник-композитор Юпов томится в салуне.

Сидящий за стойкой Захоловский воротит нос от глядящей на него Виктории; Александр Евтеев с Мариной Саюшкиной перешептываются между собой; представитель государства Чурин рассеянно следит за лениво танцующей Варварой Волченковой; почтальон Гольцов прихватывает вилкой слипшуюся вермишель и, потряхивая приподнятым комком, обдумывает недавние события.

– Сегодня я заезжал к твоей матери, – сказал Гольцов художнику-композитору Юпову. – Завез ей рекламную бумажку насчет банковских вкладов с максимальным процентом и государственной гарантией. Доход у нее твердый, пенсионный – руководство обязывает нас стараться вытягивать у таких граждан все их деньги. Ты, Юпов, не взыщи. Я не по собственному умыслу.

– Опять ты эту волынку заводишь, – вздохнул Юпов.

– Ни в коем разе, – сказал Гольцов. – Я не о том, что ты существуешь на ее пенсию – я только указал причину, почему я был там, где я задремал и… досадный случай… по заверения твоей матушки, я орал во сне в голос. Она меня будила, но я орал и орал… открыл глаза и орал. Еще не проснулся.

Евтеев засмеялся.

– По-твоему, это весело? – спросил у него Гольцов.

– Не драматично, – ответил Евтеев. – В теоретической плоскости. А что с тобой творится по факту, не проглядывается ли в тебе некоторая неизлечимость, без специального образования не скажешь. С медициной у вас как?

– Докторов нет, – ответил Чурин. – Милиции нет, пожарных нет, у нас же провинция – суровый край. Край… не тебе? Что ты тут подзабыл? С издевками ты перехлестываешь. Над «Косматым», теперь над почтальоном… ты осмелел.

– «Косматый» мне, как родной, – сказал Захоловский.

– А почтальон вместе со мной работает на государство, и я за него при наличии возможности всегда заступлюсь, – сказал Чурин. – Если его собственная голова ведет себя нечестно и терзает измотавшегося трудягу кошмарами, я ему в отношениях с ней не помощник, но от наружных нападок почтальона я огражу. Ты понял, от чего я тебя предостерегаю?

– Я к вам прислушался, – сказал Евтеев. – Охватил всех вас одним взглядом.

– И мы уместились? – спросил почтальон Гольцов.

– Зрелый человек об этом бы не спросил, – промолвил Юпов. – Он не отличает стол от черепахи и свою ставку удваивает. На черепаху. Бросая деньги на стол. Интересное решение. Подлинное бытие. Оно самобытно, а дурость тривиальна, лишена оригинальности… вставай, голубка.

– Ты мне? – спросила Саюшкина.

– Уводи своего мужчину, – сказал Юпов. – Довольно ему на мордобой переть.

НЕУДОВЛЕТВОРЕННЫЙ Александр Евтеев открывает ключом дверь в номер. Заходит в комнату и, не включая света, доходит до окна.

Когда он его расшторивает, свет загорается.

Щелкнувшая выключателем и не закрывшая дверь Саюшкина на сближение с Евтеевым не идет.

Он и она на разных концах комнаты. На равном удалении от горящей под потолком лампы.

– Мы вовремя ушли, – сказала Марина. – Между собой они просто собачатся, а на тебя бы налетели и измордовали. Всем когалом.

– Джентльмены так не поступают, – сказал Евтеев.

– Какие они джентльмены… благородства в них, как в нашем лесу апельсинов – мелкую ягоду бери, но за крупную, если и найдешь, руки оторвут. И это тому, кто не борзеет, а ты, прости меня, напрашиваешься. Не жалеешь ты себя. Приляжем?

– Я бы не спешил, – сказал Евтеев. – Из-за стола меня практически выдернули, и я ощущаю, что не досидел… не договорил. Мое положение промежуточно – то ли в постель завалиться, то ли в дискуссии поучаствовать. Я тут дичаю… с кем мне поговорить? С тобой?