Петр Альшевский - «Не сезон»

Ангелина Лапикова, утопая в кресле, жмурится от удовольствия.

– Удобное у вас кресло, – сказала она. – Ручная работа, да?

– Сделано на заказ, – промолвил Чурин. – Не для топки печей.

– Вам и не нужно, – сказала Ангелина. – У вас батареи… я догадывалась, что они теплые, но все-таки притронулась – руку аж обожгло. Комфортно вы существуете.

– А вам что препятствует? – спросил Чурин.

– Как… вы не осознаете? К чему спрашиваете? Вы же отлично знаете, что у нас не имеется средств, чтобы выплачивать кварплату, и поэтому мы ютимся в наших…

– Об этом я осведомлен! – заявил Чурин. – Мне любопытно, почему же до сих пор терпите! Дом, в котором ты сейчас греешься, построен на ваши налоги, и что же вам мешает занять его, захватить, пользоваться электричеством, отоплением, жить по-человечески, как живу я. В доме, кроме меня, ни души! Вторглись бы, вселились, вышвырнули меня прочь, вас же много! Что вас останавливает?

– Мы нерешительны, – пробормотала Ангелина.

– И больше ничего? – осведомился Чурин.

– Еще взрывы. За своей хибарой каждый приглядит, а в доме, где полно квартир, бомбу заложить проще. Народ это в расчет принимает – люди у нас с соображением. Взрывы-то не прекращаются, шесть хибар ими сметено… и автобус. Ваш дом пока стоит, но народ считает, что и вы хлебнете. Когда-нибудь и вас подорвут.

– Народ бы не возражал, – промолвил Игнат Мартынович.

– Я рад услышать ваш голос, – сказал Чурин. – Вы, кажется, чем-то владеете… обладаете.

– Ничем, – сказал Игнат Мартынович.

– Я об информации, – сказал Чурин. – Покушение на меня не готовится?

– Вряд ли.

– Вы меня успокоили, – сказал Чурин. – Вы – умудренный, поживший человек… ответьте мне откровенно. В старину было лучше?

– Не было, – ответил Игнат Мартынович. – Никогда не было. Я бы помнил.

ВЗБИВАЯ кулаком трансформирующуюся от ударов подушку, представитель государства Чурин ходит по спальне в раздумиях, имеющих прямое отношение к судьбе его родины.

Голову Чурина раскаляет мрачная подборка из войн, бунтов, революций, лагерей, коллективизации – в спальне появляется Ангелина Лапикова.

На ней только застиранная комбинация.

Женщина выпячивает грудь. Проводит рукой по волосам.

– Вы меня узнаете? – спросила она.

– Что это за разговор? – проворчал Чурин.

– Вы впустили меня к себе. Спасли нас с Мартынычем от смерти. Я обязана с вами лечь.

– Нет, – поспешно сказал Чурин. – Я тебя не принуждаю.

– Тогда это дар. И вам придется его взять. Взять меня… иначе я не засну.

– И не спи, – процедил Чурин. – Сколько можно спать! Я применительно к тебе, как к народу.

– О народе я бы поговорила, – сказала Ангелина.

– Поболтай о нем с Мартынычем – он говорит немного, но весомо.

– А что с дровами? – спросила Ангелина.

– Бесплатно дров я тебе не дам. Сначала тебе, потом прочим, и склады опустеют, принципы нарушатся. Завтра спозаранку вы с Мартынычем отсюда исчезнете. В будущем у моего дома не стойте – одного раза с вами мне за глаза.

– Свою заботливость о простых людях ты проявил, – пробормотала Ангелина.

– Меня захотелось распросить вас, отчего же вы такие покорные. Тебе понятно?

– И ежу понятно, – сказала Ангелина. – Может, мне Мартыныча разбудить и вместе с ним до рассвета уйти?

– Ты не горячись. Я говорил тебе: не спи, но ты ложись и спи. Я вас не выгоняю. Когда взойдет солнце, вы бесконфликтно, добровольно удалитесь сами. И… прими! Уноси с собой понравившееся тебе кресло – пусти его на растопку. Растрезвонь по округе о моей щедрости.

ПО КРОМКЕ леса едет гусеничный вездеход. Им рулит Александр Евтеев, разгоняющий его до предела, несмотря на видимые сложности с управлением.

Рискуя прикусить язык, слизывающий пот Александр Евтеев борется.

Скучающую Марину Саюшкину тряска и метания не будоражат. Деревья, снег, они обозреваются ею и вместе, и друг от друга отдельно; получаемые впечатления негативны.

Вина перекладывается на Евтеева.

– Я все здесь знаю, – проворчала Саюшкина. – Мне неитересно кататься по району, который я ногами весь исходила – пейзаж-то прежний. Проносится быстрее, но более занимательным от этого не становится. Я бы осталась в салуне. Чего мы оттуда сорвались?

– Мы едем искать твоего отца, – сказал Евтеев. – Мы его уже ищем.

– Я не предлагала его искать, – промолвила Саюшкина.

– Это, Марина, тебя не красит. Как любовница, планку ты держишь, но, как дочь, пала ты весьма низко. После взрыва вашего дома лично ты благодаря мне на улице не осталась, а что выпало твоему отцу, похожая удача или неприкаянное бродяжничество, он нас не оповестил. От него ни слуха, ни духа. Ты мне не напомнишь, почему вы с ним кто куда разбрелись?

– Взрыв нас слегка поранил, – сказала Марина.

– Осколками?

– Шумом, – ответила Марина. – В моей голове зазвенело, а в отцовской, допустим, затрещало, и мы что-то делали, но отчета себе не отдавали. Мы не бесились – хранили благопристойность… без рассудительности. Где ты научился водить вездеход?

– У меня всесторонняя подготовка.

– И стрелковая? – поинтересовалась Марина.

– Меня учили ограничиваться переговорами. На них вышибать все, что мне надо. Чтобы добыть вездеход, на полную я не раскрывался – представитель государства выделил мне его великодушно… с пожеланием отыскать твоего отца, человека и гражданина. Сам представитель из-за загруженности не выбрался, а мне рекомендует поискать тщательно: покрутиться по лесу, заехать на озеро… не толкает ли он меня на погибель? Вездеход – машина тяжелая, и если лед на озере толщину подрастерял, мы провалимся и упокоимся. Рыбы до нас не доберутся, а то чудовище… железо оно прогрызет. Я слышал, оно и летать может. Что у вас говорят про чудовище?

– До того, как приехал исследователь, народ и не предполагал, что у нас в озере чудовище, – сказала Марина. – Теперь знаем, но не верим. Считаем исследователя придурком. Он твой одноклассник, и тебя, должно быть, коробит, когда я о нем… в таком тоне.

– Ничего, – сказал Евтеев. – Правда дороже.

ЗАВЯЗЫВАЯ под подбородком тесемки рыжей шапки-ушанки, исследователь Брагин сбрасывает тапочек и хочет попасть ногой в валенок; присущего выдающимся людям умения выполнять несколько действий одновременно он в данном случае не проявил – тесемки из-за излишнего натяжения порвал, в валенок не попал, но невозмутимость ему не изменила.

Брагин стоит и думает.

Упавший валенок поднимает смотревшая на Брагина и кусавшая бутерброд Вероника Глазкова.

– Ты бы почаще так уходил, – сказала она. – Где-то в это время – когда солнце уже встало. Тебе привычней уходить затемно, и я не высыпаюсь, ведь на мне завтрак, подать его тебе я обязана. Вскипятить чайник не успеваю. Ты секунд за тридцать сметаешь и бежишь на свое озеро – еще недавно я думала, что тебе скоро надоест, но я его недооценила.