Петр Альшевский - Гибрид Игл-Пиг

Гамашев. Обязательно из больничной?

Чургонцев. Твоя старая ведьма будет тебя немилосердно пилить, отчего ты станешь подвержен приступам и попаданиям в больницу, где тебя, выслушав, пожалеют и разрешат приходить за объедками.

Гамашев. С такой бабой я бы дрался. Навалял бы бабуленьке по полненькой… вывел бы эту дрянь из строя.

Чургонцев. И тебе ее не жалко?

Гамашев. А чего она меня изводит?

Чургонцев. Она изводит тебя, лежа в постели. Из которой уже не встает!

Гамашев. Будучи покалеченной мною?

Чургонцев. Чтобы снять с тебя обвинения в избиении, я допущу, что ее организм надломился из-за разраставшейся в ней с детства болезни. Но убедил ли ты в этом вызванную ею милицию, мне неизвестно.

Погребной. Если он на свободе, то убедил.

Чургонцев. С три короба наплел, но вывернулся… ушлый малый.

Погребной. Он пенсию не получает, а с ее-то пенсией что? И она что ли от пенсии отказалась?

Чургонцев. Она, как он. Дай мне Господи спутника жизни и больше ничего мне не надо! К вынашивающим подобные мысли я бы применил принудительные меры медицинского характера. Пробовал бы, пока не поздно, спасти – прочистить мозги таблетками, уколами, окуриванием вразумляющими газами. Надышался и пошел!

Гамашев. Вешаться?

Чургонцев. На работу! Как бы по собственному желанию! Сидишь, работаешь, дуреешь, но не крайне. Сторонясь высоких порывов и погружений в последующее горе! Думал о дальних морских странствованиях, а угомонился на безводном пустыре. Здесь мне и могилу выкопают.

Погребной. Из могилы высовывается рука.

Чургонцев. С зонтом?

Погребной. И для чего зонт?

Чургонцев. От птиц. Пролетают над могилой и гадят! Но я держу себя с ними корректно – через проделанное мною отверстие ругательствами в птичек не харкаю. С выставленным зонтом цыкаю сквозь зубы гнилую слюну.

Погребной. Скачок наружу совершить не намереваешься?

Чургонцев. А меня разве кто-то ждет? Кого я сегодня увижу в моей съемной квартире?

Погребной. Организуй в ней пожар и увидишь пожарных. Ты им откроешь? Не решишь, что пусть идет, как идет?

Чургонцев. Я и без них потушу. Носясь в огне, скажу себе на повышенных тонах, что умирать я не желаю! Я в расстроенных чувствах, но смерти мне не надо.

Гамашев. Ты здорово повзрослел.

Чургонцев. Нельзя не признать… после долгих колебаний я постановил для себя, что мне следует жить. За счет честолюбивых замыслов! В инвестиционный холдинг я кладовщиком не наймусь!

Погребной. Тебя приглашают работать в холдинг?

Чургонцев. Мне не к спеху.

Погребной. Ну а зарплата тебя какая светила? Побольше нынешней?

Чургонцев. Изучив мое резюме, мне обещали одно, поговорив со мной в их офисе, озвученное по телефону предложение не подтвердили, я восседал перед ними красный, как рак.

Гамашев. Что-то с давлением?

Чургонцев. Вдобавок к тому, что красный, носом я еще и клевал… собеседование-то в шесть, а мы тут у нас с двух отмечали.

Погребной. Ты о прибавлении в семействе нашего шефа?

Чургонцев. Сын у него. Попробуй только не выпить! А собеседование не перенесешь! Ну вот я к ним и ввалился. Начал бодренько, но потом разморило.

Гамашев. Кем-то крайне неподходящим ты им не показался.

Чургонцев. Конечно…

Гамашев. Взять тебя кладовщиком они ведь согласились.

Чургонцев. Растормошили они меня этим… когда они для верности повторили, и я по пьяной лавочке разразился проклятиями, мне сказали, что вы обдумайте, при всей вашей склонности к напиткам в кладовщики вы нам годитесь, черная кошка между нами из-за ваших выплесков не пробежала… обходительные! А наш шеф – ублюдок! И сын у него ублюдок!

Погребной. Не в браке парнишка рожден?

Чургонцев. Да наверняка! О мальчишке я, ладно, не в теме, но шеф-то мерзавец… подгадал! У меня встреча, для моей карьеры архиважная, а он в именно тогда, видите ли, всех угощает!

Погребной. Пригубил бы для проформы и пошел. И шефа бы не обидел, и сам трезв – надираться-то он тебя не заставлял. Что до меня, я рюмку опрокинул и пораньше к жене, выполняя этим ее установку нигде, даже на работе, при возможности не задерживаться.

Чургонцев. Твоя курица тебя доклюет.

Погребной. Курицей ты ее… при мне не обозначай. Славословия по ее душу я не прошу, но курицу ты исключи.

Гамашев. В китайской культуре курица – символ женщины. Мне это не китаянка из моего цеха поведала. Ученая русская женщина при поджаривании цыпленка упомянула.

Погребной. Секс у тебя с ней был?

Гамашев. Частичный.

Чургонцев. Она его ртом. Хвать-хвать, цап-цап, и медики по кусочкам его член собирали. После первого откусывания возбуждение у тебя не исчезло?

Гамашев. Поперла она на меня действительно ртом, но выходило у нее… тихий ужас. А с кем ей было практиковаться? В мрачном унынии она без всякого мужского вмешательства дожила до сорока семи лет и с остановки троллейбуса, где возле нее я стоял, посмотрела через дорогу и обнимающихся людей высмотрела.

Чургонцев. И, конечно же, завздыхала! А под боком у нее ты!

Гамашев. Ты все романтизируешь. Напротив нас обнимаются, мы томно переглядываемся и тоже туда же… на той стороне улицы громаднейший мужик обхватывал руками узенького юношу.

Погребной. Они родственники.

Гамашев. Родственники друг дружку за задницы не прихватывают.

Погребной. А они за них держались?

Гамашев. Разминали… неприкрыто.

Погребной. Чудовищно…

Гамашев. Ганимед, промолвила она. Чего? – спросил я. «Царевич Ганимед, сказала она. Бог Зевс похитил фригийского царевича Ганимеда и с ним сношался. Простите за пошлое слово». Ничего, пробормотал я. Кто из нас чем-то таким не развлекается? Я, ответила она. Сказала и тяжело задышала.

Погребной. Похотливо?

Гамашев. Да…

Чургонцев. Это она для создания образа. Будто бы она нестерпимо изголодалась! При том, что у нее и дня без случайных спариваний не проходит.

Гамашев. Столько со всеми спать и ничему не научиться?

Чургонцев. Своей мнимой неопытностью она затуманивала то, какова она в реальности. Для последующего установления сердечных отношений – с непотребной бабой ты бы в них не вступил, а воздать дань уважения, а затем и любви, женщине обделенной, ты по ее расчетам горазд. Войти в ее портал она дозволила тебе тем же вечером?

Гамашев. Она не ломалась.

Погребной. За соски ты ее ласкал?

Гамашев. Оттягивал их сантиметров на семьдесят. Дело делалось! Подо мной она вскрикнула, извинилась, прошептала: «Festina lente», пояснила, что это значит: поспешай медленно; когда я после пары спадов снова был приблизительно в середине набора высоты, она промолвила, что от обязательств перед ней я теперь несвободен.

Погребной. Нашла, когда сказать.

Гамашев. Я, разумеется, сник и начатое не докончил. Не тигр ты, процедила она, не уссурийский – если и уссурийский, то уссурийский когтистый тритон. Царапина у меня от тебя на плече. Лямку от платья ты сдернул неаккуратно. Лишь в этом свою страстность и проявил.