Петр Альшевский - Гибрид Игл-Пиг

Чургонцев. Плечо-то у нее толстое?

Гамашев. Она булочка. Но не белая, а серая – из второсортной муки. Но меня от нее не рвало.

Погребной. А с чего бы тебя так-то?

Гамашев. Не получив удовлетворения, она принялась себя принижать. Говорить, что она безобразная, давление в мужских котлах не удерживающая, вылей на меня, прокричала она, ведро твоей блевотины, и я скажу тебе: «Вот это да! Вот это жизнь! Могла ли я в детстве подумать, что жизнь мне подобное подстроит?!».

Погребной. Нежно ты на нее не взглянул?

Гамашев. Она к стене от меня отворотилась. И сестрой медузы Горгоны назвалась. У Горгоны, по ее разъяснению, было две сестры – Горгона смертная, сестры нет. Но столь же страшные. Я лежал рядом с ней и раздумывал на тем, чем бы мне ее утешить и сообразил, что я могу привести ей доказательство того, что Горгоне она не сестра.

Чургонцев. Ее сестры бессмертны.

Гамашев. Мой план ты ухватил. Но осуществлять его бессмысленно.

Чургонцев. Ну, естественно. Если бы ты ее прикончил, ты бы доказал, что она не бессмертна и, следовательно, Горгоне она не сестра, но мертвой-то что докажешь? А доказывать ты собирался не кому-то, а ей.

Гамашев. Нуждающейся в воодушевлении, в подбадривании… не в ударе чем-то железным по черепу. Она небезупречна, но цыпленка она мне приготовила. А я ей не праздник устроил, а язык показал… в Китае высунутый язык означает угрозу. Еще будучи в приподнятости, она хохотала и его шуточно высовывала – когда я притронулся к цыпленку и ощутил, что специями он напичкан. Она рассказала об их возбуждающих свойствах, высунула язык, сказала, что Китай, язык, угроза. Объедаться ее цыпленком я был не склонен.

Погребной. По вкусу не пришелся?

Гамашев. Для меня островат.

Чургонцев. Соизволь ты помучиться, но съесть, втертые в цыпленка возбудители тебя бы оглушили, ослепили, и ты бы повалился на ту женщину бездумной машиной, в слепоте и глухоте ее бы пронзал, твоя ладонь легла бы ей на лицо – не пасть женщине заткнуть, а чтобы по шевелению ее губ убедиться в том, что она не отмалчивается. Губы дергаются, мышцы лица сокращаются, благодаря ладони на ее лице ты это улавливаешь, действие специй не прекращается двадцать минут, тридцать, идет второй час, и губы шевелятся активней, сокращение лицевых мышц все резче… напрашивается допущение, что она уже не от удовольствия вопит, а о пощаде тебя молит.

Гамашев. Жанр твоего повествования – невеселая сексуальная сказка.

Чургонцев. Художественно я не одарен, однако и меня прорывает. Ладонь на губах… есть специалисты, которые умеют читать по губам. Но глазами! А на ощупь?

Гамашев. Поместив пальцы на чьи-то губы?

Чургонцев. Да. Под силу ли кому-нибудь определить, о чем говорит тот, чьи шевелящиеся губы находятся у него под пальцами?

Погребной. А уши?

Чургонцев. Какие уши?

Погребной. Уши специалиста. Если в уши ему ничего не вставить, он будет слышать, о чем ему говорят.

Чургонцев. Можно дать указание говорить про себя.

Погребной. При разговоре не вслух движения губ куда слабее. Нет, разговаривая про себя, содержательно не выскажешься. Я с женой сегодня попробую… прикрою ладонью ей рот и попрошу ее беззвучно мне сказать, кто же я для нее. Пуп земли? По вибрациям губ, похоже, выходит что он…

Чургонцев. Очевидность недостаточная.

Погребной. Смотрит она на меня преданно. Советуете не обольщаться?

Гамашев. В напряжении она тебя еще подержит. О предмете ее воздыханий она тебе когда-либо не проговаривалась? Если он кто-то из телевизора, тебе тревожиться незачем.

Погребной. Вороша прошлое, я вспоминаю фильм о море…

Чургонцев. С раздувшимися трупами?

Погребной. Они-то в кадре не плавали, а рельефный актеришко бронзовым телом волны пенил. Втыкался в них без доски. Картина, по-моему, американская.

Гамашев. Для какой возрастной группы?

Погребной. Отрываний голов в ней не происходило. Эпизод с инцестом присутствовал, но решен он был драматично – случившееся под покровом ночи в узкой постели никому не понравилось.

Чургонцев. Ни персонажам, ни зрителям?

Погребной. В заброшенную прибрежную хижину вселился старшеклассник. К нему с уговорами не уходить из школы приехала его родная тетя. Покоя она ему не давала, и он задумал ее вытолкать. Толкнул ее в грудь – она повалилась. Взметнула ноги! Он и груди коснулся, и между ног чего-то углядел – наклонился к ней уже на взводе, но основным у него беспокойство о ее здоровье было. Поведи себя она взвешенно, он бы одежду на ней не порвал.

Чургонцев. Тетя взглянула на него плотоядно?

Погребной. Сошлось несколько факторов…

Гамашев. Твоей жене он приглянулся до его совокупления с тетей или после?

Погребной. До. Укажи она мне на его симпатичность после, это бы оказалось для меня за пределами разумного.

Чургонцев. С Ларисой мы как-то пошли в кино и попали на боевик. Меня события в нем грешным делом увлекли, ну а она вся избурчалась. Что за дурацкий сюжет, какие глупые диалоги… я ей сказал, что если тебе неинтересно, ты можешь у меня пососать.

Гамашев. Публика бы ликовала.

Чургонцев. Сидевший на нашем ряду мужичок был безгранично поглощен происходящим на экране. К чему бы мы через пять кресел от него ни приступили, он бы к нам не повернулся. Ну, побаловала бы она меня… что тут крамольного? Но она посмотрела на меня обиженно.

Погребной. Понятливость не выказала.

Чургонцев. Чтобы ее распалить, я вздумал побродить в ней рукой, но от моего поцелуя колени у нее не разошлись.

Гамашев. Ты бы ее не целовал, а сразу же раздвигал ей колени – истинный чалдон так бы и сделал.

Чургонцев. Я не чалдон.

Гамашев. Но ты же из Барнаула.

Чургонцев. А в Барнауле по твоему разумению что, сплошь чалдоны?

Гамашев. А чалдон, по-твоему, кто?

Чургонцев. Типа полудурка.

Гамашев. Никак нет. Барнаул – это Сибирь?

Чургонцев. Это Алтай. Ну и Сибирь, да, Сибирь, и что с того?

Гамашев. А то, что чалдонами звались коренные сибиряки, осевшие там после того, как они бежали туда с берегов рек Чала и Дона. За вольницей от властей уносясь.

Погребной. За волей люди шли не с Дона, а на Дон.

Гамашев. Приходили на Дон и опрометью с Дона в Сибирь. Тех, кого в кандалы еще не заковали.

Чургонцев. В кандалах дорога тоже в Сибирь.

Гамашев. Вот мы все и связали… завязали узлом. Скатали в клубок противоречий. Какие у вас пожелания? Будем распутывать и развязывать?

Погребной. А помедлить нельзя?

Гамашев. Ну от чего же… наши головы до наших квартир нам нужно в сохранности донести. Не допустить их расплавленности. Шагая от вас, я забреду в магазин одежды – кепку погляжу.

Чургонцев. Соображение о кепке объявилось в тебе, когда ты о голове заговорил?

Гамашев. Мыслишка пойти по жизни в модной кепке пощипывает меня уже продолжительно. Я двигался к ее реализации полным ходом, но полный ход у меня не быстр… относительно самого себя я сейчас более реалистичен, чем некогда.