Soverry - Виноватый с вином

– Если он не вернется, то зачем мне жить?

– А зачем умирать?

Она сухие губы облизывает.

Руки к нему тянет, пальцами лица касается. И спрашивает тихо:

– Ты Танат, да? Сама смерть?

Он медленно головой отрицательно качает, улыбается ей тонко.

– Ты будешь жить. Это я тебе точно могу пообещать.

– Откуда тебе знать?

– Потому что я сын Зевса, и я позабочусь о том, чтобы ты снова захотела жить.

И он не знает, верит она ему или нет. Ариадна просто в объятиях его стискивает, пальцами сжимает темные кудри у него на затылке и рыдает в голос. Наконец-то рыдает, а не пытается подавить в себе остатки чувств вместе с жизнью.

Дионис понятия не имеет, знала ли Дита о ней, но почему-то вспоминает ее слова о том, что он найдет.

Нашел. И правда.

Дионис прижимает к себе рыдающую Ариадну, целует ее в висок и находит все то, чего ему так и не смог дать Олимп.

Она так и засыпает в его объятиях, уставшая и вымотанная собственными слезами, но к ножу и желанию умереть больше не возвращается. Он по голове, по волосам ее гладит и прекрасно знает, как к этому отнесутся все другие, но сейчас на это настолько все равно, что они там на своей горе кажутся смешными и ничтожными. А ему совсем не очередная любовница нужна. Он мог бы найти их и там.

Ему определенно точно нужна она.

Он решает это так просто. Всего за одну ночь, когда она мирно спит у него на плече, дышит мерно и совершенно еще не подозревает о том будущем, которое он для нее готовит, сам не будучи ни к чему подготовленным.

Только утром она не плачет больше. По щеке его гладит и смотрит удивленно, когда просыпается.

– Ты должен был исчезнуть.

– Может, я надеялся хотя бы на один-единственный поцелуй.

– А потом исчезнешь?

Он мотает головой.

– На самом деле я думал о кое-чем другом.

– И о чем же? – она спрашивает спокойно, без какой-либо опаски. И это почти смешит его. – По-твоему, я смешная?

– Нет. Совсем нет.

Дионис ее пальцы со своими переплетает и смотрит на их ладони рядом.

– Скажи мне, ты доверчивая?

Она хмыкает горько.

– Я же поверила ему, что он женится на мне.

Он губы облизывает и на бок переворачивается.

– А если я захочу жениться на тебе?

Ариадна пальцы свои из его выкручивает, отодвигается и смотрит почти враждебно.

– Значит, думаешь, что я все же смешная.

– А вот и нет, – он паузу выдерживает, руки к ней не тянет и просто наблюдает. Позволяет то ли ей привыкнуть, то ли себе. – Хочу на тебе жениться.

Она бровь выгибает и сначала выглядит скептично, а потом улыбка появляется на ее лице.

– Ты сумасшедший.

– Это еще почему?

– Ты обо мне ничего не знаешь.

– Я знаю, что мне нравится быть рядом с тобой. С другими не настолько, как с тобой.

– И много с кем ты вообще бываешь? Ты вряд ли сильно старше меня.

Он усмехается, в хитром взгляде загораются угли. И она понимает еще до того, как он произносит это вслух. Она – а ему еще только предстоит это узнать – всегда понимает до того, как он заговаривает.

– Быть не может… – выдыхает она и ладонью губы прикрывает.

Дионис волосы с лица убирает в сторону.

– Ты бы хотела стать моей женой?

– Быть не может… – повторяет она, взглядом прикипая к его глазам. И видит в них горящие угли, видит в них винные реки.

Видит в них все то, чего никогда и не должна была бы видеть. А он только улыбается. Руку к ней протягивает, ладонью вверх.

– Я подарю тебе бессмертие, и мы будем вместе, пока ты этого будешь хотеть. Но только если ты согласишься.

Способность говорить возвращается к ней не сразу. Она смотрит на него, изучает его, но видит лишь то, что он позволяет увидеть.

А потом все же спрашивает:

– Ты скажешь мне, кем являешься на самом деле?

Он кивает, но с ответом не торопится.

– И не станешь меня преследовать, если я откажу?

– Я расстроюсь, – поправляет он. – Но преследовать не стану. Все же ты свободная девушка.

– Женщина. Он… успел.

Дионис пожимает плечами.

– Я бог, мне все равно. Если бы мне захотелось с тобой возлечь, мы бы не говорили о браке. Поверь, обещать брак ради очередного веселья – слишком сложная задача.

Он на подушки откидывается, руки под голову кладет, а она не сразу, но все же подползает ближе. Смотрит на него сверху вниз задумчиво и серьезно.

– Что же ты за бог такой? – звучит озадаченно, но верит.

Она ему верит, и это одно почему-то вызывает улыбку. Это одно значит намного больше, чем весь Олимп и все многочисленные родственники вместе взятые.

– Дионис.

Ариадна облизывает губы. Взглядом с его насмешливым взглядом пересекается и кивает.

– Ладно.

– Ладно? – переспрашивает он.

Она наклоняется и почти в самую кожу ему произносит:

– Я выйду за тебя замуж, Дионис. Но ты будешь видеть во мне равную.

Он приподнимается, в губы ее коротко целует и за талию хватает, сжимая в объятиях. Она смеется, и этот смех тоже ему нравится. И этот смех звучит лучше, чем все, что он когда-либо слышал. Он ее длинные волосы с лица убирает и почти на ухо ей проговаривает:

– Ни в ком другом не буду. Только в тебе одной.

И это звучит слаще и намного более пьяняще, чем любые другие брачные клятвы, которые они приносят уже позже.

Тогда, когда она получает в дар свое обещанное бессмертие, обнимает его за шею, а он смотрит на одну нее и совсем забывает о том, что выглядит совершенным дураком в глазах других олимпийцев. Тогда, когда она впервые видит его истинный облик, не боясь быть сожженной заживо божественным светом.

– Приятно наконец с тобой познакомиться, – произносит она.

– Можешь передумать прямо сейчас, – подсказывает он.

Ариадна лишь отрицательно головой качает и в губы целует. Сладко, долго и с ощущением целостности. С чувством того, что он больше не одинок и никогда не будет.

Олимп серый.

Одинаковый, с затхлым воздухом и ощущением пустоты. Смотреть нет никакого желания, но Дионис не стремится сбежать, смешаться с миром смертных и отказаться от всего божественного в себе. Ему все еще нужен этот пустой, одинаковый Олимп. В нем, как бы странно это ни было, вдруг находится смысл.

Это не самообман, не попытка найти что-то прекрасное среди одинакового и пресного. Его на самом деле тянет к Аполлону.

Не заинтересованность, как столетия назад, а нечто совершенно иное. Говорить об этом вслух только нет никакого желания; ощущение такое, что все равно никто из олимпийцев не поймет, о чем он. Да и если совсем честно, то среди них и нет того или той, с кем можно было бы поговорить о чем-то таком.

Ариадна смотрит своим внимательным взглядом. Ариадна умная, проницательная; Ариадна знает, что с ним что-то происходит, еще до того, как он сам это готов признать. Но говорить с ней об этом дико.