Soverry - Виноватый с вином

Темное небо кажется ужасно недостижимым. Голова кружиться начинает то ли от духоты, то ли от того, что он ее слишком резко запрокинул. Но звезд так много, а ощущение пространства огромно и безгранично.

Остаться бы навечно в этом состоянии. Смотреть на далекие звезды, мерцающие в темноте, чувствовать свободу и легкость. Правда, от какого-нибудь ветра он бы совершенно не отказался. Это единственное, чего не хватает прекрасной и свободной ночи.

А потом он слышит голоса, которые заставляют выйти из этого состояния душного транса.

Дионис не сразу, но понимает, что голоса исходят оттуда – с другой стороны изгороди. И он не помнит, чтобы раньше его так тянуло к смертным, но сегодня ему лишь бы от самого себя сбежать. Сегодня ему бы совсем не думать, и он обходит живую изгородь, замирает у очередного не особо крепкого дерева.

И смотрит.

Смотрит за тем, как эти наивные и бессильные смертные живут по-настоящему. Делают все то, чем они, боги, тоже занимаются, но делают это иначе. Будто бы более естественно, будто бы… по-настоящему.

Огонь в костре трещит, а они смеются, они обсуждают что-то оживленно; и он невольно вспоминает тот самый ужин, с которого едва ли не бежал. Бежал, к чему уже врать. Бежал, потому что все его попытки вписаться в новую семью и хотя бы ужиться с ней провальны. Дионис о ствол дерева опирается и незаметно наблюдает. Наблюдает и впитывает.

У девушки, танцующей возле костра, волосы светлые и немного волнистые. И он смотрит на эти волосы как на вспышки, как на пламя – завороженно, неотрывно, тупо. У нее босые ноги, грязные от земли, то ли в песке, то ли в глине – не разберешь. Но она смеется, она танцует, не обращая внимания на грязь на ногах. Когда он просто смотрит на нее, ему самому вдруг становится так легко. Ему вдруг становится так понятно и так отчего-то радостно. И он продолжает смотреть.

На едящих и разговаривающих юношей, на эту танцующую девушку. На жизнь, так похожую и столь отличную от его собственной, что все это глаза колет.

Они смеются, а у него губы в улыбке расползаются.

Осознание приходит так просто.

Осознание – ему нравится наблюдать за смертными. Они проще, чем боги. Они понятнее, хотя и так мало чем отличны. Смертные такие занятные, и чего только он раньше не обращал на них свое внимание?

Духота больше не давит, туман в голове больше не душит и не убивает. А он с тех пор начинает периодически сбегать с Олимпа, чтобы понаблюдать за смертными. Он начинает изучать их, постигать как науку, запоминать повадки и слабости.

Медленно, но верно боги становятся ему чужды. Хотя, если вдуматься, олимпийцы всегда были чужими друг другу, семейные узы не так прочны, чтобы связать их. Со смертными иначе, семейные узы у смертных иные. И чем больше он наблюдает, тем больше подмечает. Небольшие штрихи, едва заметные полутона. Если смотреть в упор, то ничего и не заметить. Но он отходит, он позволяет себе смотреть на одно и то же часами. С разных ракурсов, под разными углами.

Думать, впитывать, анализировать. Изучать.

Дионис берет вино, Дионис спускается с Олимпа и пропадает на несколько дней.

Его веселит то, что под смертной личиной они говорят с ним как с равным. Они обращаются к нему как к одному из них. Как к смертному, как к слабому. И все это увлекает, все это лишь дальше затягивает его в эту новую и увлекательную игру.

Богам всегда нравилось играть, но до сих пор Дионис просто никак не мог подобрать себе игру по вкусу. А сейчас, когда эта игра наконец нашлась, он забывает про все на свете. Косые взгляды Геры перестают иметь значение, пренебрежение отца не кажется особо важным. Ровно как и не складывающиеся отношения с братьями и сестрами.

Его новая страсть увлекает с головой. Захватывает все мысли и тянет туда – вниз и в толпу. Туда, где дни и недели могут пролетать незаметно, потому что он теряет всякий счет времени, когда погружается в очередной виток своей новой и увлекательной игры.

– Нашел себе новое увлечение? – спрашивает его Гермес как-то утром.

Улыбка у Диониса выходит довольной, он волосы от лица убирает, назад пальцами их зачесывает и смотрит с вершины горы куда-то вниз. На облака и ниже.

– Ты не понимаешь, они совсем другие.

Гермес останавливается рядом с ним, пытается всмотреться туда же, куда смотрит Дионис. Смотрит и, ничего не увидев, пожимает плечами. Взгляд на него переводит и говорит:

– Ты осторожно, брат. Не хватало еще того, чтобы жизнь среди смертных показалась тебе интереснее, чем среди себе подобных.

И с тех пор мысль заседает в голове. Пускает корни и прорастает быстро. Всего лишь одна фраза, но количество мыслей порождает поистине фантастическое. Дионис смотрит на Гермеса и знает, что они оба чего-то не видят. Они оба воспринимают все лишь с одной стороны, но он совсем не понимает, что несет в себе это предупреждение.

Он говорит:

– Ты мне угрожаешь?

Говорит:

– Нет, это звучит как угроза.

Говорит:

– Я не понимаю, о чем ты.

И отворачивается, снова взгляд устремляет на облака и под них. Туда, где лучше бы он был сейчас. Туда, где ему не придется продумывать каждое свое слово и каждый свой шаг. Если что он и понял, наблюдая за смертными, так это то, что они понятия не имеют, кто он такой, а значит, и ненавидеть его у них повода не найдется.

Уже намного лучше, чем среди олимпийцев.

Гермес руки на груди складывает, поднимается всего на полметра от земли на своих крылатых сандалиях, снова внимание к себе привлекает.

– Смертные и правда бывают занятными. Только нам не стоит забывать, что мы не смертные, – единственное, что он произносит, так и не отвечая на вопрос про угрозы. Так и не отвечая, выворачиваясь и выкручиваясь. Делая ровно то, что он делает всегда.

И это не предательство, это лишь четкая грань, которая дает понять, что они с Гермесом разные. Они разные, а у Диониса, в сущности, никогда и не было никого рядом, кто бы мог разглядеть, что именно ему здесь нужно, ради чего он вообще согласился подняться на Олимп со своим отцом.

Он смотрит на брата почти равнодушно, пожимает плечами и отворачивается. Снова взгляд вперяет куда-то в рыжеющий небосвод. Искать друзей здесь было бы глупо. Надеяться на понимание было бы в два раза глупее. А за предупреждение его вроде бы поблагодарить стоит, но слов благодарности совсем нет.

Они сами не находятся, а он их и не ищет.

Гермес уходит – скорее растворяется в воздухе, легко уносится куда-то по очередному срочному делу – и не говорит больше ничего; Дионис прекрасно знает, что никто и не скажет ему хоть что-то приближенно похожее на его собственные убеждения.

Его новое увлечение с ним не разделяет никто, кроме отца. Кроме отца, с которым у него совсем разные цели.