Алёшка Емельянов - Битум

Порою она ль громыхает,

вздуваясь, взрываясь водой,

провалами вниз опадает

распад её трупа, с бедой?

Не стала не лугом, не лесом,

не ест её деточек тля.

Накрыта асфальтовым прессом

погибшая год уж земля…

Ночник

Светильник – радуга ночная,

луна, фонарик на стене,

где штамп лианы, не качаясь,

мечтает снова о весне,

визитах бабочек и змейках

и о прилётах певчих птах,

но накормить их не сумеет

рисунком зёрен днём, впотьмах.

Застывший образ всё бледнеет,

не вянет, как и не растёт,

и хоть зимой чуть леденеет,

но жив, всегда в тиши цветёт.

Он выгорает чуть от солнца,

и полоса блестит от рук,

что трут в опоре об суконце,

запечатлев клоненье мук.

Стена – обман природы гадкий.

Коль гладь задвижет стебельком,

то разойдутся швы и кладка,

то человечий рухнет дом.

И оттого всё здесь смиренно,

без ароматных веток, чар.

Среди эдемских кущ извенно

однажды выйдет в холод пар…

Овуляция

Сомкнусь с тобой в касанье,

ведь ты меня ждала…

Двух жаждущих свиданье,

слиянье, вар тепла.

Вершится акт творенья

среди вселенских тем -

мельчайший миг внедренья,

труда, любви двух дерм,

двух душ пришедших к чуду,

нашедших счастье, жар

и лоно как посуду

для спайки генных чар.

Мы будем в вязком поле

ваять наш дом, узлы.

Мы выделим любови,

чтоб к нам не заползли

хвосты, что также пели,

как я. Сторонних бель.

Не давши повод, щели

для вражьих сплетен, дел,

срастёмся общей ношей,

родимся, свет даря,

создав из влаги, крошек

героя, мать, царя…

Лица зверей

Мы все – животных лица

с повадкой кур и птиц,

свиней, макак, лисицы,

удавов, львов, куниц,

собак, лишённых леса,

свободных, злых волков,

и козье-рьяных бесов,

с именьем лап, клыков,

подковами иль клювом,

с природнейшим нутром.

Живём чутьём, по буквам

одни, вдвоём, гуртом.

Средь пастбищ, нор гуляем

меж гнёзд и старым пнём,

и тех, кто дробь пуляет

и точит нож, копьё,

капкан и сеть готовит

чешуйным, шерстяным.

Для клеток, кухонь ловят.

Всё то – удел земных.

Машонце

Светлистая, ясный подарок,

воздушнее плавных лучей,

спелейшее диво нектара,

что рушит смолистость ночей.

Дарящее тёплость живую.

Порою, нагревшись, лучусь.

Мечтаю под ним и бытую,

и ночи совсем не боюсь.

Искомый союз, единение

в потоках хрустящей зимы.

Теряюсь, творя омовенье

под светом святой бахромы.

А лучики – сок мандаринов,

летящий бесцветно на нас,

деревья, детей, исполинов,

на реки, сподвижников каст.

Без устали льёт благодати

простейший, всеумственный шар,

чьё даже молчание кстати,

чей щедр раскидистый дар,

чья милая, сладкая нежность

вживается в горы и мех,

чья светлость живёт безмятежно

под плёнкой прикрывшихся век.

Просвириной Маше

Оборотни

Порою живёшь и не знаешь,

кто рядом в избушке такой,

а голову вскинешь, чуть взлаешь,

тогда их изведаешь вой,

и рыки, плеванья невежды,

молчащие будто века.

Которые блеяли прежде -

теперь отгрызают бока.

Иль снимут привычные шкуры,

все когти, клыки обнажат,

и роли Незнайки и Дуры

откинут, орлами вскружат.

Иль стоит покинуть болото

полётом иль даже ползком -

ощиплют крылатье, проглотят,

измажут наветным мазком.

Изведаешь ругань и плети

от ранее скромных, святых.

Добыча, стремящая к свету,

отвратней забот, тем любых.

Гниющие перья врастают

в покровы и кости, сердца…

И коли птенцы не взлетают,

пингвинится воля борца…

Свобода – есть раны и пробы.

Познаешь паденье ль успех.

Послушать – остаться в холопах,

сбежать – то отречься от всех…

Мартовский дождь

Ах, волны, ряби крыши,

фонарь моргает в сад!

Грудина влагой дышит,

которой полон март.

Снега весенне тают,

что дым впитали, грязь.

Собаки броско лают,

смотря в заборный лаз.

И струйки вниз сбегают

травинками в степях.

Ручьи, что вниз стекают,

вобрали снег в себя,

все крошки, смех и драмы,

следы, клевки пичуг…

Зимы минувшей память

впитать сейчас хочу:

всю радость, кинотеку

из кадров лиц, машин,

как гены, сок молекул

собрать в кувшин души.

Они, как буквы, ноты,

войдут в дух налегке.

Чтоб миру дать красоты,

смешаю их в прыжке.

И позже выдам песню

под струны, шум мехов,

и выкричусь я вестью,

коктейлями стихов.

Пока ж я под навесом

на брызги тьмы смотрю,

по-детски с интересом

с карниза капли пью…

RhythmsofMoscow

Оконных пикселей сиянья.

И мчатся прытью на обгон

в условном гоночном скитаньи

сердца и нервы в новый кон.

Дуэли тел, умов всеместны.

И старт покрышками изрыт.

Сегодня первый и известный,

а завтра – загнан и забыт.

Невидный финиш, суть награды!

Но испытать судьбу хотят,

пройтись парчово на параде

блатные выводки ребят.

Отмахи флагов или выстрел

дадут к забегу знак, сигнал,

и понесутся резво мысли,

бездумья, жаждая финал.

Лягаясь, требуя дороги,

сбиваясь в кучу в толчее,

срезая шины, дверь, пороги,

держась за хлястики вещей.

Герои ралли, общей своры,

не видя зайца, путь, костей,

несутся вдаль, снося опоры

и всех соперников, гостей.

На сей животный гон, сминанья

и вопли, драки, хруст и шум

я без клыкастого сверканья

безного, каменно гляжу…

Гуляка

Смахнув, сцарапав грусть

мочалкой, щёткой, камнем,

ночную липкость уз,

хочу стать прежним парнем,

без тяги ранних нош,

эмоций от занятий,

амбре девичьих кож,

частиц былых объятий,

и пота от работ,

и брызг воды шампанской.

Отмыться б от блевот,

пинков, продажной ласки,

найти б мошну, ключи,

отчистить грязь с ботинок,

внедрить в глаза лучи,

забыть кабак, блондинок,

зашить торчащий клок,

прибить каблук от танцев,

и сжечь блокнотов слог,

зелёнкой смазать пальцы,

отдраить душу, стать,

как фрак для юбиляра,

и в новом дне предстать

предельным экземпляром.

Дворовая галерея

Висят прищепки-бусы,

кусая чуть бельё,

и держат парус русый,

иных вещей сырьё.

Промеж стволов обоих

протянут вялый трос.

Виднеются пробои

от пушек или гроз

в пододеяльной глади.

Раскрытый крест рубах,

листы цветочный клади

зажаты в их губах

цветных, местами серых,

их не пуская вниз.

Весь ряд узорный, целый

колышут ветер, бриз.

Развес картин прекрасен

от детских до кривых

и ветхих, но вот глазу

приятных и живых,

несущих штамп историй,

и близких испокон…

Порою путь к ним торю,

даря смешок, поклон.