Дмитрий Кононов - Постмортем

– Ну как же. Стрелять. То есть, защищать. Себя и близких. Пожила бы ты в моем районе.

Соня пожимает плечами:

– Мне и своего хватает.

– Напрасно ты так. Все проблемы из-за такого вот равнодушия масс, – заводится Саймон. – Народ у нас очень долго терпит. И там еще в конце должно быть «да больно бьет», только вот это мы делать как раз и разучились. И получается, что те, кто наверху, давно уже поверили в свою безнаказанность. Но это ничего. Ничего. Пусть теряют бдительность. Скоро все увидят, что в России есть люди, которым не плевать. И таких людей много.

– У тебя сейчас лицо глупое очень, – сдержанно замечает Соня. – Почему такие, как ты, всегда выбирают насилие?

– Потому что на удар отвечают ударом, – мрачно отвечает Саймон. – Не согласна?

Он ревниво, с вызовом, смотрит на Соню. Та не отвечает, молча проходит вперед, беззвучно шевелит губами.

– Ну, что молчишь?

– Придет вода, – говорит Соня, оборачиваясь.

– Что?..

– Чего б не жить дypакам, чего б жалеть по утрам.

– Это твои стихи?

– Нет. Мне до таких расти и расти. Смотри, как красиво.

Оказалось, за разговором они прошли весь парк насквозь. Здесь заканчивается асфальт, тупиковые велодорожки, идиотские сварные конструкции для занятий изощренными видами атлетики – потуги сделать реальность более упорядоченной. Здесь начинается река.

По берегу густо растут ивы. Осенью уровень воды поднялся, затопил пологий берег, а потом все схватилось льдом на пять месяцев – и сейчас, в начале весны, необычно ранней и теплой для Омска, лед дыбится и крошится на сломах, черная вода проступает меж черных стволов, замерзает ночами тонкой корочкой, а на полуденном солнце оттаивает вновь, растворяя лед день ото дня все сильнее.

Что-то с грохотом упало на стройплощадке, эхо долетело до берега – Соня и Саймон даже головы не повернули.

– Как тихо и здорово, ты только посмотри, – прошептала Соня, беря Саймона за руку. – Придет вода…

Саймон добросовестно пытается проникнуться прелестью момента, но живость и склонность к действию быстро берут верх. Он оставляет рюкзак на дорожке, легко бежит по бордюру в поисках удачного места, а потом прыгает на поваленную иву и приставным шагом идет по стволу, перехватывая прочные ветки. Добравшись до пня, торчащего из-подо льда, он вынимает нож и принимается быстрыми точными движениями вырезать что-то на гладкой ртутного цвета коре. Соня смотрит с интересом, против воли завороженная его юной грацией. В пять минут закончив вырезать, Саймон так же быстро возвращается на дорожку.

– Что ты там написал?

– «София и Саймон, пятое марта пятого года. Первый поцелуй», – с торжествующим видом произносит парень.

– Какой первый поцелуй? Мы же не…

Саймон подходит к Соне вплотную и целует ее в губы. Придет вода, думает Соня, чего б не жить дуракам. И обнимает Саймона.

Соня Дятлова. 09.03.2005

Это последняя весна дряхлого автобуса из девяностых: в июне его спишут окончательно, оставят гнить на отшибе автопарка. Соня и Саймон стоят в конце салона, опираясь на поручень, обтянутый чем-то резиново-белесым, глядят в кромешную ночь за стылым стеклом и гадают, чем же болен автобус.

– Астма, это точно, – уверенно говорит Соня. – Послушай, как он задыхается, когда переходит на третью передачу. Сначала ы-ы-ых, а потом так: тех-тех-тех-тех!

– Не спорю, – солидно кивает Саймон. – Моя очередь? Думаю, артрит. Этот скрип на поворотах. Да и перекособочило всего.

– Тогда я знаю, у кого точно артрит: у твоего дивана, – улыбается Соня, а Саймон краснеет.

Автобус резко тормозит, Соня с громким смехом прижимается к Саймону, он обнимает ее за талию, не давая упасть:

– Я тебе что про ноги говорил?

– Да помню я, помню: перпендикулярно движению, на ширине плеч, чуть согнуть в коленях. Просто это так неэстетично.

– Ну, эстетичнее, чем валяться в проходе.

– Не занудничай. И вообще, мы уже приехали. Следующая наша.

Двери с лязгом раскрываются, пара выходит в ночь, астматический автобус уносит свои трогательные жалобы дальше по разбитым окраинам. Саймон оглядывается:

– Это ведь хладокомбинат? Тут еще кладбище рядом, насколько я помню. Мы не туда?

Соня уже тянет его на протоптанную в снегу тропинку:

– Конечно, нет. Может, позже. Пока что нам через этот пустырь воон к тем домикам, видишь? Где дым из трубы.

Двухцветная панорама. Черное небо с редкими звездами, месяц за облака ушел. А внизу – обширный пустырь, белое поле. Среди ноздреватых сугробов протоптана дорожка, да на одного, так что Соня идет впереди, а Саймон – следом: настороженный, рука у пояса, готов выхватить нож, играет в свою любимую игру. Вдалеке, как гоголевский хутор, темнеют избушки частного сектора, уходит в небо вертикальный дым, в редких окошках без ставней горит желтый свет. В ночь на десятое марта две тысячи пятого года Соня и Саймон, скользя на утоптанном насте и иногда сослепу наступая в сугробы, идут в гости к Процюку.

Оказавшись у ворот, Соня замерзшими пальцами набирает номер:

– Витька? Да, мы пришли, открывай.

Некоторое время они ждут в полной тишине и темноте: освещения здесь нет никакого. Саймон выглядит напряженным, он настороженно смотрит по сторонам, частный сектор ему явно чужой, ну а Соня здесь чувствует себя вполне своей.

– Расслабься, – нежно произносит она. – Это сравнительно мирный район. Большая часть домов, кстати, стоят пустые. Ты ведь сам хотел со мной поехать.

Саймон не отвечает, только острее прислушивается к тому, что происходит за забором: вот звенят ключи в замке, скрипят петли, собака во дворе принимается лаять, громко и злобно. Ключи звенят снова, и Процюк впускает их, голой ногой в валенке оттесняя в сторону мохнатую немецкую овчарку, которая все заливается лаем и будто не слышит его команд.

Процюку около двадцати пяти. Высокий, сутулый, с копной светлых кудрявых волос. В школе его дразнили «Электроником». Теперь он широко улыбается Соне, бросая оценивающие взгляды на ее спутника.

– Я пошел чайник ставить, – объявляет он, оставляя гостей раздеваться в прихожей.

В доме так же темно и тихо, как на улице. Из комнаты доносится тихая музыка, в конце коридора на кухне горит свет – единственное яркое желтое пятно в этом царстве теней. На кухне Процюк что-то напевает по-английски, шлепая босыми ногами по линолеуму. Саймон с трудом пристраивает куртки на перегруженную вешалку. Спотыкаясь о разнокалиберные сапоги, гости проходят в комнату. Пол устелен спальниками вперемешку с пледами. В углу светит синим ноутбук, винамп играет на повторе Pure Morning. Здесь и там белеют чайные кружки, початые пачки печенья, валяется кухонная доска с черным хлебом и салом. У стен сидят и лежат сонины приятели и подруги с филфака, медленно и бережно передают по кругу косяк. Сонечку встречают радостными возгласами, пусть и не сразу. Она, аккуратно ступая, обходит комнату, кому-то достается объятие, кому-то – поцелуй в щеку. Саймон, мысленно махнув на все рукой, садится на пол у самой двери. К нему подсаживается худая некрасивая девушка с кислотно-зелеными волосами и в просторной черной футболке, касается его острым плечом: