Инга Лис - Истории дождя и камня

– Сударь, – вновь подал голос приезжий, а Шарль, не удержавшись, прикрикнул на него:

– Молчите! Вы мешаете мне сосредоточиться!

И снова уткнулся взглядом в листок. Какое-то время молчал, борясь с искушением сообщить учительскому племяннику, что вакансии нет ни в одной из рот и не предвидится в ближайшее время, а, следовательно, парню желательно как можно скорее убраться восвояси.

А потом взялся за перо и быстро написал следующее: «Любезный де Бемо, прошу оказать подателю сего письма всяческое содействие во всём, что касается зачисления на должность кадета в роте мушкетёров его величества. Д’Артаньян».

– Вот, – по-прежнему избегая смотреть в глаза, протянул гостю сложенный лист. – Отправляйтесь обратно в казарму… полагаю, вы найдёте дорогу? Отыщите там подпоручика де Бемо. Он всё устроит.

– Спасибо… – д’Эстурвиль переводил растерянный взгляд с записки на гасконца, а Шарль поднялся, давая понять, что разговор окончен:

– Ступайте. И постарайтесь оправдать надежды своего дяди.

Возможно, молодой человек хотел спросить ещё о чём-то, но потом передумал.

– Благодарю, – уронил скупое и направился к двери.

…

Шарль даже не шелохнулся.

Жак д’Эстурвиль уже давно ушёл, а он всё продолжал сидеть, уставившись невидящим взглядом в письмо своего учителя, что по-прежнему лежало перед ним.

И даже не мог понять, что чувствует.

Удивление, обиду или боль, от которой по щекам ползли непрошеные слёзы… или все эти чувства, вместе взятые.

А может, ещё чувство искреннего восхищения изобретательностью Господа Бога, разыгравшего с ним такую бесподобную шутку. Такую изощрённую пытку… и по сравнению с ней боль в обломанных до крови ногтях – просто пустяк.

Пришла тётушка Мари. Долго что-то спрашивала. Кажется, о том, куда принести завтрак. Пусть с третьего или пятого раза, но Шарль всё же ответил. Кажется, чтоб поставила у него в спальне.

Затем он поднялся наверх. Не для того, чтоб поесть, а чтоб собраться на службу. Потому что сегодня герцог Бэкингем, если Шарль ничего напутал, конечно, отъезжал, наконец, в свой Лондон. А это значило, что лейтенант королевских мушкетёров, согласно своим обязанностям, должен был лично проводить карету первого министра за городские ворота.

О том, что в казарме он может столкнуться с племянником своего учителя… что теперь это будет происходить ежедневно… более того, что с сегодняшнего дня он обрёл протеже, за которого отвечает, но которого предпочёл бы больше не видеть вообще, гасконец старался не думать.

Он даже дышать старался не слишком глубоко, потому что в области сердца тяжело ворочалась такая горячая боль, что просто темнело в глазах.

Наконец, лейтенант собрался. И даже вроде бы успокоился. Даже глаза не выглядели такими красными, а лицо, наоборот – до невозможного белым.

Однако затем Шарль снова вспомнил, как удивлённо смотрели глаза приезжего парня – такие знакомые, в окружении таких же знакомых золотистых ресниц, – а следом наткнулся взглядом на поднос с едой и не выдержал.

Видимо, он всё-таки переоценил свои силы – юноша ещё успел отвернуться от кровати, когда его жестоко стошнило прямо на ковёр. Слезами и жёлчью – выворачивало долго и тщательно, даже когда в желудке уже не осталось намёка не то что на вчерашний ужин, но и на позавчерашний.

И вместе с тем, случившееся как-то сразу отрезвило его.

Снова ощутив ту же восхитительную пустоту, какая присутствовала в его душе разве что три года назад, он спустился в кухню. Не объясняя ничего служанке, взял первую попавшуюся тряпку и кое-как прибрал в комнате. Потом выпил добрых полбутылки вина, чтобы заглушить резкий привкус горечи во рту.

Изо рта горечь послушно переместилась в душу, и тогда Шарль отправился на службу.

Жак д’Эстурвиль сидел в казарме в ожидании своей очереди заступать в караул и, от нечего делать, наблюдал, как остальные мушкетёры играют в карты.

Занятие это не одобрялось ни королём, ни кардиналом, но, несмотря на все запреты и штрафные санкции, продолжало процветать. Особенно если учесть, что играли в этот раз не на деньги, а на желание, и что лейтенант д’Артаньян отсутствовал вот уже несколько дней.

Конечно, командир всегда смотрел на подобное нарушение сквозь пальцы, но мушкетёры предпочитали не искушать судьбу.

Лейтенанта откровенно побаивались и на рожон старались не лезть.

Это было тем более удивительно, если вспомнить, при каких обстоятельствах произошла их первая встреча. Впрочем, молодой человек благоразумно предпочитал об этом помалкивать.

Он вообще был не любитель откровенничать, особенно с людьми, которых практически не знал.

К тому же д’Артаньян действительно произвёл на него неизгладимое впечатление.

«Жак, – сказал дядя юноше перед отъездом, – я немало рассказывал о моём бывшем ученике, но тебе следует хорошенько запомнить одно: он очень талантливый, но при этом очень своеобразный… я бы даже сказал, крайне тяжёлый человек. Следи за своими поступками и словами, потому что заслужить его уважение будет очень непросто».

И что же?

Человек, о котором дядя всегда говорил с таким искренним восхищением, оказался практически мальчишкой. Из его рассказов Жак знал, что будущему командиру около двадцати одного года, а увидел худого подростка с измученным серым лицом и обильной сединой в волосах.

Это и впрямь была очень странная встреча.

Конечно, д’Эстурвиль-младший где-то подозревал, что человек, занимающий подобную должность, всегда крайне занят, а потому вряд ли помнит об обещании позаботиться о чьём-то там племяннике, однако такого неприязненного приёма, который был оказан ему, всё-таки не ожидал.

Д’Артаньян, создавалось такое впечатление, всем своим видом хотел показать молодому человеку, насколько некстати его появление в доме на углу набережной и улицы Бак.

Был бледен, смотрел тяжело и всё время куда-то в сторону, разговаривал резко… вообще не дал рта открыть. Даже о дяде не спросил.

И как же глупо получилось… как его вообще можно было спутать с прислугой?

Может, оттого он и обиделся?

Хотя, с другой стороны… как д’Артаньян должен был поступить? Броситься к незнакомому просителю с распростёртыми объятьями?

Он и так сделал для него чертовски много.

Подпоручик де Бемо, к которому д’Артаньян направил Жака, принял лионца весьма радушно. Прочёл записку, поцокал языком, а потом сообщил, что молодой человек – почти счастливчик, коль за него просит сам лейтенант. Потому что на его памяти – а память у него преотличная, – такое случается впервые.

Помог снять пристойную комнату на соседней с казармами улице, объяснил обязанности, представил остальным мушкетёрам.