Инга Лис - Истории дождя и камня

Однако голод в конце концов пересилил, и д’Эстурвиль стал оглядываться, пытаясь понять, куда же он забрёл. Увидел вывеску «Сосновой шишки» – ага, он на улице Жюиври, неподалеку от собора Парижской Богоматери.

В таверне, как всегда, было многолюдно, и юноша поначалу даже решил, что придётся ему поискать другое заведение. Однако выходить назад, под холодный дождь, отчаянно не хотелось, а потому кадет всё-таки решил попытать счастья здесь.

Он прошёл через огромную кухню, где у гигантских размеров очага жарились телячьи языки, окорока, огромные куски говядины и баранины, а следом попал в большой зал. Здесь вдоль стен стояли столы, на которых плотными рядами выстроились бутылки, винные кувшины и тарелки, опустошаемые посетителями поистине с пугающей быстротой.

Д’Эстурвиль был в «Сосновой шишке» всего однажды и знал, что за ужин на шестерых, состоявший, например, из гигантской индейки, могли запросить пятьдесят су: это считалось дорого, однако клиенты, поломавшись, всё же платили.

Побренчав мелочью в кошельке, юноша убедился, что на миску похлёбки и кружку вина ему вполне хватит. Он стал пробираться в конец зала, стараясь не столкнуться с многочисленными танцующими, которые отплясывали контрданс и котильон под истошные вопли скрипок, дудок и кларнетов.

Все лавки были заняты, и лишь за последним столом, в самом углу, сидел одинокий посетитель. Человек расположился спиной к остальному залу, ясно давая понять, что не хочет, чтобы его беспокоили. Перед ним стояла бутылка вина, а вот место напротив было пустым.

К нему-то и направился молодой лионец. Попрошусь присесть, решил он: в крайнем случае, мне просто откажут… но вдруг повезёт?

– Простите за беспокойство, сударь, – начал он, добравшись наконец до заветного угла, – но я вижу, что за вашим столом есть свободное место…

Человек обернулся, а у Жака все учтивые слова мигом вылетели из головы.

При мысли, что он битый час слонялся по мокрым улицам, пытаясь избежать встречи с лейтенантом мушкетёров, а всё равно столкнулся с ним в таверне, когда меньше всего ожидал этого, стало донельзя обидно.

И вместе с тем, обиду тотчас вытеснила радость – это чувство оказалось настолько неожиданно сильным, что молодой человек растерялся даже.

Впрочем, д’Артаньян, видимо, удивился не меньше.

– Вы? – приподнял бровь. Но затем продолжил обыденно:

– Садитесь. Я никого не жду.

Д’Эстурвиль примостился на краю лавки. С наслаждением снял шляпу и плащ. Лейтенант, тем временем, кивком подозвал служанку и попросил ещё одну кружку.

Налил лионцу вина:

– Разве вас уже должны были выпустить?

– Да, это произошло именно сегодня, – Жак почувствовал, как вновь нахлынула досада. – А вас, похоже, это огорчает?

Губы д’Артаньяна изогнулись иронично.

– Надеюсь, – сказал он, – вы не вообразили себе, что всё это время я только и делал, что думал о вас?

– Надеюсь, – в тон ему ответил д’Эстурвиль, не сдержавшись, – я не слишком удивлю вас, если скажу, что вы – последний человек, которого мне хотелось бы встретить сегодня?

– Гм, – и Шарль взглянул на своего кадета даже с некоторым интересом. – Так может, вы имеете желание перевестись в какую-нибудь другую роту? Или непосредственно в армию? С удовольствием помогу вам.

Гасконец улыбался вроде бы доброжелательно, его глаза смотрели спокойно, но в глубине их молодой человек внезапно уловил нечто такое, отчего у него мурашки поползли по спине.

Он перевёл взгляд на руки лейтенанта – конечно, правая ладонь была тесно перетянута чистой тряпицей, – и только затем вновь посмотрел собеседнику в глаза.

Чёрт, не зря при всём уважении подчинённые тайком называют д’Артаньяна «стальным крючком» …

– Простите, – произнёс торопливо. – Я понимаю, что в данной ситуации не имею права дерзить.

Шарль вздохнул.

Поначалу, как и всегда при виде младшего д’Эстурвиля, душу затопило дикое раздражение: он едва сдержался, чтобы не уйти немедленно.

Но потом раздумал: в конце концов, племянник его учителя не виноват, что одним только своим видом вызывает в командире совершенно неподходящие воспоминания. Настолько мучительные, что Шарль за всё время их знакомства так и не смог заставить себя хоть раз назвать лионца по имени.

Это не Жак. То есть… Жак, но не тот…

Нет, повторил ещё раз, как делал теперь всегда при появлении д’Эстурвиля, никакого сходства…

И вместе с тем, лейтенант не нашёл в себе сил, чтобы уйти.

Конечно, он понимал, что злится не на юношу, а на самого себя.

За то, что не может справиться с памятью.

За то, что остался, потому что на самом деле не может оторвать взгляда от этих зелёных, перемешанных с мёдом глаз, и губ, кривящихся в такой знакомой улыбке.

Наконец, гасконец затолкал в самую глубину души такие ненужные сейчас размышления.

– Молодой человек, – произнёс, надеясь, что его голос звучит всё так же спокойно, – позвольте объяснить вам кое-что. Нет, не перебивайте, иначе это и впрямь будет наш с вами последний разговор.

Д’Эстурвиль лишь плечами пожал: мол, и не собирался. А лейтенант, пригубив вина, спросил:

– Надеюсь, вы понимаете, что не должны обижаться на меня за арест? Вы попали в чересчур скверную переделку и считайте, что отделались лёгким испугом. Учитывая последние декреты относительно дуэлей, вы вообще могли запросто остаться без головы.

– Даже, если учесть, что дуэль начал не я? – Жак тоже поспешно глотнул вина, потому что от тона, каким говорил командир, ему внезапно стало холодно.

– Даже если не вы, – ответил с нажимом д’Артаньян. – Я не хотел говорить вам, но вижу, что всё-таки придётся… Вы хоть представляете себе, чего мне стоило убедить капитана и кардинала, что это был всего лишь тренировочный, шуточный бой? Что вы с де Ранкунем просто заигрались? А заставить молчать остальных остолопов-свидетелей?

– Простите, – д’Эстурвиль покраснел невольно. – Я… от меня одни хлопоты. Я не оправдал ваших ожиданий, да? – а потом всё-таки не удержался, спросил:

– Я всё никак не могу понять… Вы служите де Тревилю, а поддерживаете кардинала. Почему? И как подобное сходит вам с рук?

– Я не служу ни Тревилю, ни кардиналу, – глаза лейтенанта вспыхнули, однако тут же вновь стали непроницаемыми. – Я служу королю и Франции. И мои поступки обусловлены лишь тем, насколько те или иные действия вышеозначенных господ полезны для нашего государства. Так вот… относительно дуэлей, я полностью придерживаюсь точки зрения монсеньора. Ну а что до вашего второго вопроса… наш капитан понимает: в отличие от остальных, я не держусь ни за должность, ни за карьеру. Скажем так, на меня трудно оказать давление.

Лионец взглянул на него потрясённо: такое впечатление, будто именно в этот момент д’Артаньян невольно приоткрыл ему часть своего прошлого. И опять вспомнились рассказы о том, что с этим самым прошлым у лейтенанта явно связана какая-то сердечная тайна. Сказал, запинаясь: