Инга Лис - Истории дождя и камня

Жак… никогда не стал бы терпеть подобное обращение. Только однажды… когда Шарль пришёл к нему после дуэли c Антуаном… но то был особый случай, и кузнец подчинился не из слабости, а потому что знал: по-другому его друг сейчас просто не может.

Я принял бы тебя любого…

А этот… это не мой Жак.

Сжав зубы, чтобы только не выдать своих чувств, гасконец положил руки д’Эстурвилю на плечи. Нет, из-за разницы в росте оказалось неудобно, и тогда лейтенант обхватил его руками за бёдра, рывком заставил сдвинуться к краю кровати.

Подживающая ладонь немилосердно заболела, но Шарль только обрадовался этой боли. Потому что она вытеснила все остальные, куда более мучительные мысли.

В какой-то момент подумал с ухмылкой, что будет смешно, если у него ни черта не выйдет, но тело, несмотря на многолетний перерыв, помнило всё.

И ритм движений, и ощущение крепких, узких бёдер под ладонями – дрожа от злости и нетерпения, он взял д’Эстурвиля чересчур резко, меньше всего заботясь о том, больно ли ему.

Видимо, всё-таки было больно, потому что молодой человек под ним внезапно охнул громко, выгнулся всем телом и вцепился зубами в собственную ладонь.

Это как-то отрезвило гасконца, он замедлил движение, склонился к кадету:

– Что, настолько неприятно?

С минуту д’Эстурвиль молчал, только дышал тяжело – интересно, мелькнула у него в этот момент шальная мысль, а женщины в первый раз тоже испытывают такие незабываемые ощущения? – но потом всё-таки ответил, запинаясь:

– Да… Чёрт, д’Артаньян, зачем вы… так грубо?

– Извини, – и Шарль не удержался – приостановился, ухватив лионца за волосы, заставил его запрокинуть голову, поцеловал покрытый испариной висок. – Просто… расслабься, а то мне трудно двигаться. И постарайся поймать ритм, понимаешь?

– Я попробую, – фыркнул молодой человек – до того похоже на покойного Жака, что гасконец от возбуждения едва сумел вздохнуть. – Погоди… я, наверное, стою неправильно… давай, я лучше на бок перевернусь…

Он повернулся, вроде бы совсем немного и сразу понял, что действительно стало легче. Да и движения лейтенанта тут же сделались более плавными, размеренными. Кадет чувствовал, как он сдерживается изо всех сил, стараясь доставить удовольствие уже не только исключительно себе. И постепенно боль сменилась таким острым возбуждением, что Жак застонал в голос, захрипел и закашлялся:

– Да, вот так… в том же темпе… и двигайся… только не останавливайся, прошу…

– Как скажешь, – гасконец засмеялся невольно. Злость ушла окончательно, а его партнёр, видимо, ощутил эту перемену, потому что и впрямь перестал быть таким зажатым.

В какой-то момент Шарль уверился даже, что под ним – действительно его погибший друг. Он снова провёл обеими руками по спине парня, с удовольствием сжал ладонями его бёдра, ощутил судорожную дрожь, с которой тот вдруг начал отзываться на эти прикосновения.

На душе сделалось неимоверно легко – как же, оказывается, он устал быть один…

– Жак… – и всё-таки Шарль не выдержал, застонал. – Боже мой, как же это… как же мне хорошо, Жак…

Д’Эстурвиль застонал в ответ, потому что и сам не мог разобрать, что чувствует: растерянность, боль или острое, ни с чем не сравнимое удовольствие.

А потом всё закончилось.

Даже как-то слишком быстро.

Или это ему просто показалось ввиду полной неосведомлённости в делах подобного рода?

Молодой человек сел осторожно, пытаясь понять, будет ли ему по-прежнему больно. Нет, не больно, скорее, просто дискомфортно, а потому лионец поднял глаза на д’Артаньяна.

Шарль поспешно заправлял рубашку в штаны. Почему-то именно сейчас особенно не хотелось, чтобы его видели обнажённым.

Больше того, душу вновь затопила безумная злость, только усилившаяся из-за угрызений совести.

К чему всё это? Ведь Жака больше нет, а это… пустышка, подделка… и то, что у этой подделки глаза его друга, не меняет абсолютно ничего.

Отчего-то показалось, что, позволив себе заняться любовью с другим мужчиной, да ещё носящим такое же имя, он оскорбил память друга.

Ведь он уверял когда-то артаньяновского кузнеца, что никогда не сможет быть с кем-нибудь ещё, он больше трёх лет безуспешно пытался принять сам факт его смерти, и вот…

Не устоял перед знакомым прищуром зелёных глаз и улыбкой… а ведь он, по сути, совершенно не знает, что за человек, на самом деле, Жак д’Эстурвиль.

– Шарль… – кадет сидел на кровати и, похоже, даже не думал о собственной наготе. Смотрел растерянно. – Ты… что опять не так?

– Убирайся! – лицо гасконца вновь стало белым, словно стена. – Получил, что хотел, а теперь убирайся!

– Что? – подобного Жак уж никак не ожидал. Нахлынули ярость вперемешку с обидой.

Выходит, им просто воспользовались? Из каких-то своих личных соображений Шарль д’Артаньян заставил его приоткрыть душу, поверить, что он нужен, а теперь вот отшвырнул, словно наскучившего щенка?

Эти чувства ещё только усиливались из-за возбуждения, которое так и не нашло своего выхода – забыв обо всём, молодой человек рванулся к гасконцу и в одно мгновение сгрёб его в охапку. Ухватил за волосы, притянул к себе.

– Что? – едва сумел заговорить. – Повтори, сукин сын!

Его глаза стали тёмно-малахитовыми, а губы сложились в улыбку, похожую на оскал, и Шарль ощутил внезапно самую настоящую дурноту, потому что именно в этот момент д’Эстурвиль как никогда был похож на его погибшего друга.

Он сам не понял, как сумел вывернуться, как совладал с собой. А в следующий момент в голую грудь лионца уже смотрело острие клинка.

– Прочь… – лицо лейтенанта было таким же мертвенно-бледным, только на скулах горели пятна румянца. – Или мы скрестим с вами шпаги, клянусь.

С минуту Жак смотрел на него – сам не понимая, чего ждёт: то ли подтверждения, что всё случившееся – просто сон, то ли что всё-таки не сон, но командир сейчас опустит клинок и заговорит с ним по-человечески, – а когда не дождался ни первого, ни второго, заставил себя усмехнуться.

– Что, так и идти? – развёл руки в стороны, демонстрируя поджарое, загорелое тело. – Или всё-таки позволите одеться?

Шарль опустил шпагу.

– Пошёл к чёрту, – отвернулся.

Д’Эстурвиль стал одеваться, стараясь, чтобы не было заметно, как от злости трясутся руки.

Наконец, он собрался, но всё никак не мог заставить себя выйти, всё смотрел на д’Артаньяна, по-прежнему сжимающего шпагу. Но вот лейтенант обернулся.

– Уходи, – сказал глухо. – Пожалуйста.

Жак приподнял бровь. Ещё только мгновение назад он был готов возненавидеть своего командира, теперь же чувствовал, как обида уходит без следа.

– Хорошо, – усмехнулся опять. – Я ухожу. Но только знайте: это ещё не конец. Ни нашего разговора, ни… вообще.