Инга Лис - Истории дождя и камня

Глаза гасконца недобро сощурились.

– Никакого продолжения не будет! Ни разговора, ничего, слышите, вы? – подался резко вперёд, а д’Эстурвиль вместо ответа просто шагнул ему навстречу. Не говоря ни слова, ухватил крепко за плечи и поцеловал.

И так же, не говоря ни слова, оставил комнату.

Ночью Шарлю приснился кошмар.

В принципе, в этом не было ничего необычного – подобные сны навещали молодого человека регулярно, не реже одного раза в неделю, – и стоит ли говорить, что он не просто привык к ним, но даже периодически развлекался, пытаясь угадать, какой из них увидит в следующий раз.

Чаще всего снилось, будто он приходит в кузню, а Жак стоит к нему спиной, раздувая огонь в горне. Долго не оборачивается, хотя Шарль окликает его не один раз. Шарль идёт к другу целую вечность и видит наконец, что весь низ рубахи у того в тёмной крови. А потом лицо кузнеца начинает медленно расплываться и таять, превращаясь в размытое дрожащее пятно. Последними всегда исчезали губы – как раз перед тем, когда Жак собирался что-то сказать ему.

И молодой гасконец, проснувшись, каждый раз мучительно пытался понять, что именно.

Эта вечно ускользающая фраза была для него ещё более страшной, чем вид измаранной кровью рубахи или расплывающиеся очертания лица.

Я люблю тебя?

Я не могу без тебя?

Потерпи, я не заставлю ждать?

Не разберёшь.

Но сегодня всё было по-другому.

Точнее, поначалу всё, как обычно.

Но потом Жак обернулся, и юноша впервые увидел, что он улыбается.

Шарль хотел было улыбнуться в ответ, однако почувствовал, как ноги прирастают к полу, а по спине бежит тонкая струйка пота.

Потому что у его любимого было лицо д’Эстурвиля.

Он проснулся в холодном поту, задыхаясь от кашля, и ещё долго не мог успокоиться.

За окном только-только начинал брезжить рассвет.

Огонь в камине давно погас, подёрнутые пеплом угли не давали и доли нужного тепла. Юноша долго трясся под одеялом, прежде чем решился, наконец, встать. Побродил по комнате, затем подошёл к зеркалу.

Это была, пожалуй, единственная ценная вещь из всей его домашней обстановки; совершенно равнодушный к предметам роскоши, Шарль в своё время не устоял и приобрёл зеркало за совершенно баснословную сумму, хотя и до сих пор не мог понять, зачем.

В отражении появилось помятое, бледное лицо со свежей щетиной на щеках и подбородке.

Покрасневшие глаза смотрели устало и недобро, белые пряди в спутанных волосах только усиливали общее гнетущее впечатление.

Вот же чёрт, гасконец изо всех потёр виски: как же я, оказывается, паршиво выгляжу… и какие же у меня, оказывается, паршивые глаза…

Он привёл кое-как в порядок волосы и, чтобы только не продолжать эти тошнотворные размышления, торопливо спустился вниз.

Тётушка Мари, конечно, уже возилась в кухне. Она с неодобрением покосилась на хозяина и молча поставила перед ним кувшин с тёплой водой. Приветствие, как всегда, проигнорировала, да Шарль и не ждал ответа. Забрав кувшин, вернулся к себе, чтобы умыться и выбриться.

О произошедшем накануне, а также о ночном кошмаре изо всех сил старался не думать, чтобы окончательно не испортить себе настроения.

Конечно же, у него ничего не получилось.

Он просто не мог не думать о какой-то совершенно особенной интонации, с которой д’Эстурвиль поинтересовался вдруг вчера, действительно ли командиру плевать на мнение окружающих. И о том, как приятно было ощутить прикосновение к своей руке его тёплой ладони. А затем – прикосновение губ, таких горячих и осторожных одновременно.

Зачем он поцеловал его? Ведь они едва знакомы, Шарль ни единым жестом не намекнул, что относится к своему кадету как-то по-особенному.

Они и не общались практически, если не считать, конечно, неловкого разговора в конюшне и вчерашней случайной встречи в трактире.

Что до истории с дуэлью, то гасконец, учитывая отношение к подобным вещам короля и кардинала, постарался бы вытащить из беды любого дурака, а не только племянника своего бывшего учителя.

Так почему же мальчишка вдруг заявил вчера, что не может не думать о своём лейтенанте и что ему хотелось бы лучше узнать его?

И зачем позволил… у него ведь нет никакого опыта подобных отношений – это было ясно с самого начала…

И для чего поцеловал, уже оставляя дом – учитывая то, как Шарль обошёлся с ним, парню, наверняка, было чертовски обидно и больно…

Однако затем вспомнилось невольно, каким неожиданно отзывчивым оказалось тело д’Эстурвиля, и юношу снова окатило горячей волной.

Как же давно он не испытывал подобного.

Как давно не ощущал вообще ничего, только боль и неизбывное чувство вины.

А теперь вот к чувству вины примешалось какое-то новое, совершенно забытое ощущение лёгкости, словно он снова был не одинок.

Ну вот, приехали.

Гасконец медленно водил лезвием бритвы по щекам и думал с какой-то спокойной отстранённостью о том, что обманывать самого себя просто глупо.

Конечно, д’Эстурвиль тут ни при чём, а вчера пострадал и вовсе совершенно зря.

Потому что Шарль с самого начала… едва только увидев… он хотел этого мальчишку.

Только его, и сейчас уже не понять – то ли из-за поразительного сходства с погибшим другом, то ли ещё по какой причине, да и есть ли смысл выяснять?

Ведь после вчерашнего не стоит даже надеяться, что кадет, что бы он там ни говорил, захочет продолжить общение. Если вообще не переведётся в другой полк.

А может, так даже лучше?

Потому что Шарль, например, пока сам не может понять, чего хочет от него: то ли просто физической близости, то ли и впрямь чего-то большего.

Проклятье…

Молодой человек откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

Он очень боялся, что и эта беседа с Жаком станет какой-нибудь вариацией сегодняшнего ночного кошмара, но устоять перед искушением тоже не смог.

Но нет, вызванная мысленно картинка была такой, как всегда.

– Я обидел одного человека, – сказал другу.

Жак ничего не ответил, молча ждал продолжения.

– Что мне делать? Он совершенно не заслужил подобного обращения, и от этого я чувствую себя паршиво вдвойне.

– Как будто не знаешь, – кузнец усмехнулся скупо. – Поговори с ним.

– Я не уверен, что со мной захотят даже разговаривать, – Шарль покачал головой. – И не смотри на меня так: я – далеко не образчик добродетели.

– Да ладно тебе, – его собеседник скривил губы. – Ты всегда чересчур придирался к себе.

Однако потом кузнец стал совершенно серьёзным:

– Этот человек… нужен тебе? – а гасконец растерялся даже:

– Я не знаю. До вчерашнего дня был уверен, что нет, но теперь… не знаю. И, быть может, именно оттого не совсем представляю себе, как поступить дальше.