Инга Лис - Истории дождя и камня

– А ты? – Жак взглянул на него пытливо. – Что значишь для этого человека ты?

Шарль вздрогнул:

– Ты, как всегда, видишь меня насквозь. Не знаю тем более.

– Тогда тем более поговори, – теперь друг смотрел обеспокоенно. – Что с тобой, малыш? Мне кажется, или ты боишься?

– Наверное, – теперь лейтенант вздохнул уже открыто. – Я так запутался… Я впервые не знаю, что мне делать.

– Приезжай, – сказал тогда ему Жак. – Поверь, дом – самое лучшее место, чтобы привести мысли в порядок.

– Может быть, – вспомнился невольно совет, данный ему Атосом. – Может, это и впрямь выход…

Он замолчал, размышляя. Подумал с усмешкой, что вполне уже может сойти за сумасшедшего – разговор с умершим другом никогда ещё не казался ему таким реальным, как сегодня.

И тем не менее, такая безумная беседа принесла Шарлю временное облегчение.

Юноша закончил бритьё и тщательно умылся. Оделся, перевязал заново изрезанную ладонь.

Ну вот, сказал, поражаясь своему спокойствию, теперь он похож на человека и может отправляться завтракать.

Но объясниться с д’Эстурвилем, конечно, придётся в любом случае, и кто знает, чем может закончиться в следующий раз подобное выяснение отношений?

…

После завтрака он без промедления отправился в особняк де Тревиля. Чтобы не успеть смалодушничать, передумав под каким-то предлогом. Чтобы отрезать себе всякие пути к отступлению.

Тем более, он действительно нуждался в смене обстановки. Да и Пьеру обещал приехать.

Чёрт, а ведь и двух месяцев не прошло с момента отправки последнего письма – мог ли он предположить, что вся его жизнь в скором времени вот так запросто перевернётся с ног на голову?

Только бы капитан отпустил его…

Однако Атос оказался прав. Как всегда.

Господин де Тревиль без малейшего сопротивления выдал юноше разрешительное письмо, где указывалось, что Шарль д’Артаньян, лейтенант королевских мушкетёров, получает шестинедельный отпуск и волен распоряжаться им по своему усмотрению.

А вот объясниться с д’Эстурвилем не удалось.

Уладив вопрос с отпуском, Шарль вернулся в казарму и обнаружил, что отряд, состоящий из десятка мушкетёров и нескольких кадетов, по распоряжению капитан-лейтенанта направили на учения в Блуа. В числе отправленных был и племянник его учителя.

Поначалу гасконец расстроился, но потом, зрело поразмыслив, решил, что это даже к лучшему. Потому что он решительно не представлял себе, как и о чём можно говорить с молодым человеком после всего, случившегося между ними.

Конечно, он знал, что лукавит.

Он прекрасно представлял себе, о чём будет разговор.

И даже догадывался, чем разговор этот может для обоих закончиться.

Только никак не мог решить для себя, зачем ему всё-таки человек по имени Жак д’Эстурвиль.

А потому Шарль собрался, не мешкая, попрощался с друзьями, отдал необходимые распоряжения тётушке Мари и оставил Париж.

Как же некстати оказались эти учения.

Меньше всего сейчас Жак мог сосредоточиться на верховой езде и особенностях обращения с мушкетом в конном строю.

Никогда ещё он не был так зол, раздражён и растерян одновременно.

Из головы не выходили последняя встреча с д’Артаньяном и близость, случившаяся между ними.

Раз за разом д’Эстурвиль вспоминал подробности того вечера и чувствовал, как всё его привычное мировоззрение разваливается на куски.

Итак, до недавнего времени он считал себя самым обыкновенным молодым человеком.

Дворянин, рано оставшийся без родителей и воспитанный дядей. Получил неплохое образование: поверхностно разбирается в литературе, ничего не смыслит в музыке, отлично ездит верхом, неплохо фехтует.

Словом, обречён на заурядную военную карьеру.

При этом не слишком общителен, но вполне способен поддерживать обычные дружеские отношения.

Несколько ничего не значащих любовных романов – не потому, что был так уж сильно увлечён, а скорее затем, что молодой человек, да ещё и военный, просто обязан иметь даму сердца.

Но если даже принять во внимание, что общение с женщинами не вызывало у него каких-либо страстных душевных порывов, то уж к мужчинам его точно не влекло никогда.

Были несколько приятелей как в пансионе, так и в Лионе, с которыми он периодически проводил час-другой за беседой или какими-нибудь юношескими проказами, но ни к одному из них Жак и близко не испытывал плотского влечения – это он знал совершенно точно.

Никогда.

Так почему же по приезде в Париж вся его жизнь полетела кувырком?

Почему его вдруг потянуло к человеку, с самой первой минуты их знакомства не вызывающему никаких других чувств, кроме непонимания и раздражения?

Поначалу он думал, что это – закономерное проявление любопытства, ведь д’Артаньян и вправду был фигурой весьма необычной.

Потом гасконец показался ему очень одиноким человеком, и Жаку невольно захотелось выяснить, что же сделало его таким. Наверное, тоже из любопытства. А может ещё, из какой-то непонятной жалости.

При этом он искренне уважал его как командира и, что уж там греха таить, немного побаивался.

Но чтобы испытывать желание… причём совершенно определённое, какое не спутать ни с каким другим чувством…

Конечно, он винил себя за историю с дуэлью, а в последнее время слишком много думал о лейтенанте, но разве это повод, чтобы гладить по руке и тем более целовать?

О том, что произошло между ними потом, д’Эстурвиль даже вспоминать боялся, не то что пытаться анализировать.

Он категорически не мог понять, ни что двигало им в тот вечер, ни отчего д’Артаньян повёл себя так, но ещё сильнее боялся признаться себе, что ему понравилось.

Я просто хочу разобраться, убеждал он самого себя, когда решился, наконец, по-настоящему начать размышлять о случившемся. Просто понять, чтобы не повторить больше подобных ошибок.

Потому что это было какое-то помрачение рассудка. Видимо, поглощённый разговором с командиром – первым нормальным разговором, а это уже что-то! – он перестал контролировать себя и слишком много выпил.

Точно, ведь чего только не происходит с людьми на пьяную голову?

Вот и с ним спиртное сыграло злую шутку. Потому что как иначе объяснить, что он полез целовать гасконца, а потом ещё и позволил, чтобы тот…

А ведь д’Артаньян, по сути, взял его силой.

И то, чем они занимались, Жаку понравилось.

Не может быть, сказал он себе, когда понял это.

Я, наверное, сошёл с ума. Или до сих пор пьян.

Не может быть.

А сам вспоминал, как увидел д’Артаньяна впервые. Как удивился седине в его волосах и тяжёлому, внимательному взгляду, совершенно нехарактерному для юноши его возраста.

Это позже д’Эстурвиль привык и к холодности гасконца, и к его резкой, неприветливой манере общения, и к постоянному кашлю.