Инга Лис - Истории дождя и камня

Размышляя подобным образом, он снова убеждался, что всё далеко не так просто, как хочется думать.

И что поездка домой, какой бы тяжёлой она ни оказалась, однозначно пойдёт ему на пользу.

…

И всё-таки двадцать дней пути основательно утомили его.

Ужасно захотелось добраться наконец до Кастельмора, обнять родных. А потом вымыться по-настоящему и проспать хотя бы сутки, не вздрагивая от малейшего шума и не вытаскивая пистоль из-под подушки.

Юноша искренне обрадовался, увидев вдалеке очертания первых домов Артаньяна.

И, не раздумывая, направил коня через деревню.

Заставил животное идти чуть тише, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Артаньян не изменился. Те же дома, такие же ухоженные улицы. Подъезжая к деревне, Шарль видел аккуратные участки полей, над которыми уже зеленели первые всходы. Сады стояли, окутанные дымкой цветов – а он, оказывается, отвык за три года от настоящей весны…

Одним словом, Пьер заметно поскромничал, описывая свою с Полем хозяйственную деятельность. Крестьянам явно жилось не хуже, а, может быть, и лучше, чем при г-не Ангерране.

И тем не менее, при виде знакомых мест молодой человек не испытал и тени ожидаемого волнения. Разглядывал Артаньян, с которым было связано столько воспоминаний, и думал с удивлением, что вот так же спокойно он миновал сотни деревень и, наверное, так же спокойно, без тени сожаления, пустится, когда придёт время, в обратный путь.

Он так ждал этого ни с чем не сравнимого чувства, которое охватывает душу при возвращении домой, а сердце бьётся абсолютно спокойно.

Какой же он стал бесчувственный чурбан…

Невольно пришло в голову, как сын доктора Роже обвинял его когда-то, что у него ледышка вместо сердца. Это случилось на похоронах Жака, впоследствии Шарль так и не помирился с друзьями. Помнится, Серж просил его зайти перед отъездом, но не сложилось. Да и к тому же, он не видел в этом никакого смысла. После смерти Жака все связи с артаньяновскими приятелями как-то разорвались в одно мгновение, и юноша не испытывал в их восстановлении ни малейшей потребности.

Но вот обвинение в бессердечности, видимо, всё-таки задело, если он помнит о той ссоре до сих пор.

И Шарль, чтобы доказать себе обратное, решительно развернул Ворона в сторону кузни.

Интересно, что с ней, потому что Пьер, словно боясь причинить брату лишнюю боль, ни в одном письме не упоминал ни о доме Жака, ни о кузне.

Стук молота он услышал ещё издалека.

Въехал на такой знакомый двор, а вот заставить себя спешиться так и не сумел.

Заболело сердце, и перешибло дыхание – надвинув шляпу на глаза как можно ниже, молодой человек пытался понять, изменилось ли тут хоть что-нибудь, или осталось прежним.

Не получалось. То ли солнце оказалось слишком ярким, то ли слёзы слишком неожиданно затопили глаза – очертания двора и кузни расплывались, не давая возможности сосредоточиться.

И лейтенант позабыл в одно мгновение, что заехал сюда лишь исключительно затем, чтобы проверить, действительно ли он такой бесчувственный, как кажется.

Воспоминания буквально оглушили его.

И о том, как Жак чинил ему шпагу, как подковывал Ворона, и о том, как Шарль практически каждый вечер заходил за другом, чтобы вместе пойти на реку или к приятелям в деревню.

А чаще всего они не выдерживали – начинали целоваться прямо в кузне, и Шарль потом долго не мог оттереть копоть с лица и манжет рубашки.

И как же хочется убедить себя, что не было и в помине этих мучительных трёх с половиной лет.

Что он всего-навсего вернулся из пансиона, а Жак жив и сейчас выйдет на крыльцо.

И улыбнётся так, как умел только он: ну, наконец-то, заходи, малыш…

Улыбнётся так, как умел только он… и ещё молодой д’Эстурвиль.

Юноша вздрогнул, возвращаясь к действительности.

Жака нет.

И того, что было между ними, уже не вернуть.

Есть только боль, от которой невозможно дышать, и такие же невозможные воспоминания.

А дверь кузни тем временем заскрипела, и на крыльце появился, судя по всему, новый кузнец.

Мужчина среднего возраста, коренастый, крепкий, заросший до самых глаз густой чёрной бородой.

Он с неподдельным удивлением разглядывал всадника в голубом плаще с золотыми крестами – наверное, видел королевского мушкетёра вот так близко впервые в жизни.

– Что будет угодно господину? – склонился в глубоком поклоне, а Шарль вздрогнул снова, покрепче стиснул поводья.

– Ничего, – произнёс с трудом, чувствуя, как от напряжения лоб и виски покрываются потом. – Возможно, позже… нужно будет… но не сейчас.

– Как угодно вашей светлости, – кузнец пожал плечами и снова поклонился. – Нет, Мишель, ничего, – обернулся к вышедшему на крыльцо помощнику. – Сеньор, по-видимому, ошибся.

Ага, подумалось Шарлю, значит, муженька Катрин всё-таки отправили в подмастерья к новому кузнецу, как она и хотела…

А Мишель между тем присмотрелся к приезжему дворянину и вдруг охнул громко:

– Шарль? Сеньор… Шарль, это вы? – а затем обернулся к мастеру, затряс его за плечо. – Дядя Жано, это же… это же младший брат господ Пьера и Поля! Сеньор, вы надолго к нам?

– С возвращением, – пробасил следом кузнец и снова поклонился.

– Благодарю, – машинально откликнулся молодой человек, а сам разглядывал ладонь, где на повязке проступало кровавое пятно. – Мишель, передавай жене мои наилучшие пожелания.

И, не дожидаясь ответа, хлестнул коня, направив его за ворота.

К дому Жака не поехал – понял, что не хватит мужества.

Да и зачем?

И так понятно, что там, скорее всего, поселился новый кузнец.

А ему достаточно посещения кузни.

Даже не понять, что болит сильнее: ладонь, сердце или глаза, выжигаемые подступающими слезами.

Потому что он вернулся домой, где не изменилось абсолютно ничего, а Жака нет.

Вроде бы всё по-прежнему, кроме одного: он больше никогда не сможет обнять своего друга и сказать ему: ты видишь, я приехал, я вернулся, как и обещал.

Прошло почти четыре года, а душа болит так, будто Жак погиб только вчера.

Ну что за чёрт…

Однако затем Шарль заставил себя успокоиться.

Что ж, сказал сам себе, ты хотел убедиться в том, что ещё способен на какие-то чувства?

Они есть.

И боль, и тоска, и чувство вины – всё при тебе.

Можно считать, что всё в порядке.

А потому тебе следует поскорее добраться до замка.

Чтобы увидеть родных и хоть ненадолго забыться.

Кастельмор выглядел по-прежнему.

Возможно, хозяйственные постройки, находящиеся на заднем дворе, и были обновлены, но сам дом выглядел, как обычно.

Четыре башни – две круглые, более древние, и две квадратные – возвышались над кронами дубов и каштанов, охватывающих здание кольцом. Старые камни прятались под нежно-зелёным плащом из плюща, отчего стены сливались с юной листвой деревьев и издали, с залитых солнцем холмов, были едва заметны.