Инга Лис - Истории дождя и камня

Что до сих пор не могу простить себе смерть Жака и болезнь отца?

Что в моей жизни появился неожиданный протеже, и меня тянет к нему, потому что он так мучительно напоминает погибшего друга?

Или… уже не только потому?

В общем, я ужасно запутался, но стоит ли рассказывать о таком?

Пьер ведь и так едва переварил тот факт, что его брат, оказывается, влюбился в мужчину… нет, о д’Эстурвиле ему знать не следует вообще.

Чёрт, а это значит, что снова придётся сочинять… и как же он устал от этих выдуманных историй!

О Женевьеве ему рассказать, что ли? Пусть утешится…

Ладно, с Пьером он как-нибудь разберётся. В конце концов, впереди куча времени.

А пока следует сосредоточиться на общении с родными, чтобы не выдать себя, не дай бог, какой-нибудь репликой или неуместным выражением лица.

А потому молодой человек по-настоящему обрадовался, увидев, что кухарка наконец-то принесла пироги и блюдо с первой клубникой.

Клубника – это, конечно, восхитительно, но в то же время она означает конец обеда и то, что можно оставить родных под каким-нибудь предлогом, а это восхитительно вдвойне.

И предлог этот, кстати, весьма благовидный…

– Спасибо за обед, матушка, – он бросил в рот несколько ягод и поднялся. – Я оставлю вас, если вы не против. Всё-таки надо всерьёз заняться рукой.

– Приятно слышать разумные слова, – мадам Жанна подошла к нему, поцеловала в лоб. – Не следует шутить с подобными вещами, сын. Ты ведь… вернёшься к ночи домой?

Куда ж я денусь, подумал Шарль, ощутив, как в сердце снова заворочалась знакомая игла: теперь… никто не ждёт меня в Артаньяне, и навещать больше некого…

– Я вернусь даже раньше ночи, – произнёс он вслух. – Покажу нашему костоправу руку и сразу назад. Если честно, я так устал с дороги, что меньше всего хочу шататься по окрестностям. Братцы, до свидания. Мадам Анна, рад знакомству.

– Шарль, – Пьер догнал его уже на крыльце, – составить тебе компанию?

– Нет, – юноша покачал головой. – Я действительно – туда и обратно.

– Ну да, – старший брат сощурился как-то нехорошо, – уже не к кому бежать, верно?

Правда, он тут же пожалел о сказанном, но лицо молодого человека даже не дрогнуло.

– Да, – кивнул с ледяным спокойствием, – бежать уже к кому. И Жак, и Антуан… всё в прошлом. Так что тебе не стоит ни переживать, ни бояться за меня. До вечера.

И заспешил прочь, чтобы только Пьер не мог увидеть настоящего выражения его лица.

Улицы Артаньяна были пусты, потому что большинство его жителей были заняты на работах в поле.

Несколько человек, встретившихся ему по дороге, поспешно снимали шапки и кланялись, но Шарль даже не удостоил их взглядом.

Шёл, думая только о том, как хорошо, что доктор Роже живёт в противоположном конце деревни, и не придётся проходить ни мимо кузни, ни мимо Жакового дома.

А мысли, между тем, сами собой возвращались к последнему лету, проведённому в Артаньяне. И юноша снова попытался представить себе, что не было этих мучительных трёх с половиной лет, и он просто вернулся из Лиона на каникулы.

Он тогда, помнится, целую неделю не мог заставить себя навестить друга. Всё боялся увидеть в его глазах сожаление о случившемся между ними. Он ошибался. Господи Боже, как же во многом он ошибался: и насчёт чувств Жака, и насчёт того, что сможет с легкостью уехать в Париж, оставив друга в Артаньяне. Даже когда кузнец попросил взять его с собой, не смог поверить до конца, что один человек может настолько нуждаться в другом, а потому отказал с поистине оскорбительной лёгкостью.

А теперь… прошло столько времени, а боль утраты не утихает ни на минуту, и не проходит дня, чтобы он не вспомнил подробности того страшного утра в роще возле главного тракта.

Потерпи, я не заставлю ждать…

Береги себя…

Терзаясь подобными размышлениями, Шарль как раз дошёл до развилки, где одна дорога вела к дому лекаря, а вторая – к кузне.

Вздохнув, в последний раз представил себе, как мог бы сейчас прийти к Жаку и обнять его. Мог бы снова заглянуть в самую глубину малахитовых глаз, поцеловать горячие, такие желанные губы… Мог бы прижаться всем телом и сказать, насколько соскучился.

Представил. Да так явно, что потемнело в глазах. А потому он специально сжал изрезанную руку в кулак, чтобы боль помогла ему прийти в себя.

Всё, хватит.

Что толку от подобных воспоминаний?

Он только мучает себя… а друга всё равно не воскресить.

Как говорил Атос? Наше восприятие происходящего напрямую зависит от нашей готовности принять его?

Может быть, пора?

Пора отпустить Жака и перестать мучиться самому?

Потому что иначе… он ни за что не сможет принять появление в своей жизни д’Эстурвиля.

А тебе это нужно, спросил сам себя молодой человек; неужели ты всё-таки готов признать, что проклятый лионец, так неожиданно свалившийся тебе на голову, заводит тебя настолько, что ты готов рискнуть не просто устоявшимся бытом, но и собственной безопасностью?

Не знаю.

Ничего не знаю.

И решительно свернул в улочку, ведущую к дому семейства Роже.

…

Жан оказался дома один.

Сидел за столом и, пыхтя от усердия, перетирал в большой ступе какие-то коренья.

В том, что там – ингредиенты для будущих лекарств, Шарль не сомневался, потому что сам не раз наблюдал доктора Роже за подобным занятием.

Интересно, а Жана теперь… тоже величать «доктор Роже»?

– Кто там? – спросил между тем лекарский сын, услышав, как скрипнула дверь.

– Д’Артаньян, – машинально ответил лейтенант, потому что привык почти за четыре года, что практически никто в Париже не называет его по имени.

– Кто? – Жан вскочил, едва не перевернув табурет, а юноша исправился:

– Это я. Шарль.

С минуту Жан молчал, рассматривая своего бывшего приятеля. Тот показался ему ещё более измученным и худым, а в уголках глаз и губ залегли многочисленные морщинки, как будто Шарлю было не двадцать, а все сорок лет. Конечно, молодой лекарь уже знал от Мишеля о приезде младшего из господских сыновей, но как-то не ожидал, что тот навестит его вот так сразу. Особенно, если учесть, что расстались они вовсе не по-дружески…

Когда Шарль уехал в Париж, Жан не раз спрашивал себя, отчего он вдруг так взъелся на приятеля. Конечно, гибель Жака потрясла тогда их всех, но ведь они с кузнецом никогда особо не дружили – так с какой стати он набросился на Шарля с какими-то дурацкими обвинениями?

Ведь тот, понятное дело, не виноват, что его дружок подставился под пулю…

Тем более, кузнец всегда отличался совершенно бешеным нравом, а уж когда речь заходила о его драгоценном приятеле, и вовсе становился неуправляемым.

И что он нашёл в этом недобром мальчишке, выбравшем его себе в друзья? Ведь Шарлю д’Артаньяну, по большому счёту, и не нужен был никто и никогда…