Инга Лис - Истории дождя и камня

– Знаю, – юноша поспешно отвернулся к окну. – Тех, где я писал о чине лейтенанта… и что постараюсь скоро приехать.

– Ты не вини себя, – брат положил ему руки на плечи, осторожно сжал. – Это даже к лучшему, что ты не видел ничего, поверь. Отец в последние недели совсем плох был. Почти не узнавал никого.

Сказал – и почувствовал, как застывшие плечи младшего брата напряглись ещё больше. А потом Шарль обернулся: лицо у него было без единой кровинки.

– Как он ушёл? – спросил едва слышно. – Он… сильно мучился?

– Нет, – Пьер покачал головой. – Просто однажды утром… не проснулся и всё.

– Отведи меня к нему, – попросил тогда лейтенант. – Ты не занят сейчас?

– Конечно, – несмотря на такую тягостную тему, Пьер обрадовался, потому что ему показалось, будто изначальная холодность между ним и младшим братом начала понемногу таять. – Я подожду внизу, а ты пока приведи себя в порядок.

Шарль кивнул и принялся собираться.

…

Посещение семейной усыпальницы далось юноше неимоверно тяжело.

Склеп был небольшим и относительно новым, выстроенным, если память не изменяла, прадедом. До этого д’Артаньянов хоронили на деревенском кладбище, но только в стороне от остальных крестьян.

А прадеду вот зачем-то понадобился отдельный склеп…

Пьер остался у входа, а Шарль долго бродил между потемневших от времени и влаги надгробных плит.

То ли от сырости, то ли от напряжения его начало знобить; свеча прыгала в руке так, что несколько раз едва не потухла.

Он нашёл могилу сестры, умершей ещё в младенчестве, обнаружил плиту над символической могилой Антуана. Ух ты, оказывается, сукин сын всё-таки удостоился человеческого погребения… ну, по крайней мере, его подобия.

Воспоминания о старшем брате уже давно перестали быть мучительными. В этом случае Шарль как-то сумел убедить себя, что другого выхода не было. Что даже если бы Жак не погиб, судьба всё равно свела бы их в смертельной схватке, только в другом месте и в другое время.

А вот в случае смерти отца и гибели друга никакие убеждения не помогали.

Сколько бы он ни повторял себе, что у сеньора Ангеррана и впрямь давно были проблемы с сердцем, что не виноват в вынужденном возвращении домой вследствие нападения людей, нанятых старшим братом, а душу всё равно грызло чувство вины.

Вот и сейчас, стоя над могилой отца, Шарль всё пытался представить себе, как развивались бы события, если бы он спокойно уехал в Париж. Пусть без Жака, но если бы просто удачно уехал… И отец, вполне возможно, был бы сейчас жив… ему даже семидесяти ещё не было бы. И Шарль возвращался бы домой не с чувством вины, а с мыслью о том, что оправдал отцовские надежды. Он показал бы ему плащ с золотыми лилиями, рассказал бы в подробностях о службе. Поделился бы тем, как ему нравится Париж, страхами, что не сумеет уберечь в бою солдат, которые всецело зависят от него… даже о том, что подчинённые за глаза называют его «стальным крючком», наверное, тоже бы рассказал, и они вместе с отцом посмеялись бы от души …

А вместо этого он стоит над новой могильной плитой и думает лишь о том, что то ли из-за рокового стечения обстоятельств, то ли действительно из-за его малодушия, последние годы жизни отца превратились в мучительное существование, когда непрерывно болело сердце, и дни наслаивались один на другой, неотличимые в своей тоскливой безысходности.

И хвастаться успехами уже не перед кем, а рассказывать о Париже вообще не хочется. Никому, даже Пьеру.

Вот с кем бы он сейчас поговорил с удовольствием… нет, не с Жаком, потому что его друг тоже мёртв, и Шарль даже не знает, решится ли он навестить его… а с д’Эстурвилем. Почему-то сложилось стойкое убеждение, что, поделись он своими сомнениями с лионцем, тот обязательно понял бы его.

Погоди, сказал юноша сам себе, усмехаясь невесело, такая возможность тебе ещё представится, когда ты вернёшься. И поглядим, как племянник твоего учителя будет готов понять твои объяснения относительно случившегося между вами.

Простите, мой друг, но я запутался в желаниях, воспоминаниях и угрызениях совести…

Как и всегда, от подобных размышлений настроение у Шарля испортилось окончательно.

Хорош же он: пришёл к отцу, а всё равно думает о д’Эстурвиле.

А для отца не может найти даже нескольких фраз.

Почему-то вспоминается всё и сразу. И последнее лето в Кастельморе, и детство, когда он самовольно взял в конюшне отцовского коня, впервые поехав верхом без седла… да что там, вообще впервые поехав верхом, по крайней мере, самостоятельно. И первые уроки фехтования – сначала при помощи деревянной шпаги, но очень скоро – уже тренировочной, почти настоящей…

А потом они с Антуаном едва не устроили дуэль… сколько ему тогда было – лет двенадцать-тринадцать?

Как же отец перепугался… и именно тогда стал учить сына по-настоящему. Драться всерьёз, на боевых шпагах.

Кстати… а если бы Шарль без приключений уехал в Париж… как бы повёл себя Антуан? Продолжил бы буянить? Но тогда отец точно изменил бы завещание, и Антуан тем более объявил родственникам новую войну… которая неизвестно как отразилась бы на слабом сердце хозяина Кастельмора…

– Папа… – произнёс молодой человек, не чувствуя даже, как горячие капли воска обжигают пальцы. – Неужели ничего нельзя было изменить? Неужели Жак обязательно должен был погибнуть, а ты… ты так и не дождался меня?

Он хотел было сказать, что все эти судорожные размышления вызваны вовсе не стремлением избавиться от чувства вины и оправдать себя перед умершими, а всего лишь горьким сожалением, что не сумел застать отца в живых и лишний раз напомнить, как любит его.

Не сказал.

Подумал, что уже слишком поздно.

И просто ушёл.

Пьер, ожидающий брата снаружи, внимательно взглянул тому в лицо и ничего не сказал, только головой покачал: неизвестно, зачем Шарль на самом деле приехал, но на сердце у него, судя по всему, становится всё тяжелей.

Но только теперь мальчишка, похоже, ни с кем не собирается делиться своими проблемами; такое недоверие сильно коробило д’Артаньяна-старшего, даже не верилось, что они с Шарлем когда-то были по-настоящему близки.

– Идём, – сказал между тем юноша ровным голосом. – Спасибо.

Спасибо, передразнил его Пьер, впрочем, мысленно: и это всё, что можно услышать от тебя?

Однако вслух не сказал ничего: к чему, если в ответ он опять услышит такое осточертевшее «всё в порядке»?

– Я бы хотел навестить Бернара и Нэнси, – вдруг произнёс Шарль. – Как лучше это устроить?

– А зачем? – не сдержался д’Артаньян-старший. – С Бернаром у тебя уже давно нет ничего общего… я же помню, он вечно раздражал тебя… С Нэнси вы тоже были, словно кошка с собакой… Или тебе вдруг захотелось взглянуть на их детей?