Инга Лис - Истории дождя и камня

Может, оттого и задело, что младший сын сеньора так спокойно отреагировал на смерть друга? Потому что Жак, по сути, закрыл его собой, а он даже слезинки не проронил – просто стоял и думал, неизвестно о чём… высокомерный сукин сын, а ведь сколько отец Реми им вдалбливал, что гордыня – один из худших смертных грехов?

Как бы там ни было, но Роже-младший так и не нашёл для себя окончательного объяснения собственному поведению, а со временем и вовсе забыл о бывшем приятеле. Уехал – и слава богу. Пусть ему повезёт в далёкой столице, куда он так стремился, а Жану и без того есть, над чем сушить голову. Одна учёба под неусыпным наблюдением отца чего стоит…

И вот теперь друг детства вернулся.

На первый взгляд, выглядит, как всегда.

Штаны, простая рубашка без воротника, лёгкие сапоги. Кинжал на поясе – он практически никогда не появлялся в деревне со шпагой. Собранные в хвост волосы отливают обильной сединой, но главное даже не это.

Глаза. Измученные, в тёмных полукружьях теней, но при этом совершенно непроницаемые, злые и холодные. Смотрят так, будто душу из тебя вынимают.

Зачем он приехал, подумал тоскливо Жан и поёжился даже. Сидел бы в своём Париже – ещё четыре года мог не приезжать…

Подумал, а сам вдруг склонился в совершенно естественном, как показалось, непроизвольном поклоне:

– Сеньор Шарль… А отца нет… уехал он…

С минуту юноша молчал, а потом усмехнулся, иронично приподняв бровь. Значит, «сеньор»… Что ж, пусть будет так. Так даже проще.

– Зачем мне твой отец? – прошел в комнату, уселся за стол. – Теперь ты, вроде как, лечишь… или нет?

– Я, – его злая улыбка окончательно выбила Жана из колеи. – Но я… всё-таки не разбираюсь так в лёгочных болезнях, как он.

– Пока не разбираешься, – Шарль продолжал смотреть всё так же насмешливо. – Ещё научишься. Но разве я сказал, что мне нужна консультация относительно лёгких?

– Нет, – молодой лекарь растерялся вконец. – А… зачем я… вашей милости?

– Моей милости нужно, чтоб ты вылечил мне ладонь, – и лейтенант принялся разматывать импровизированный бинт. – Вот.

Он протянул руку, а Жан присвистнул невольно. Профессиональное любопытство мгновенно вытеснило все предыдущие мысли.

– Ого! Чем это ты так?

– Ты же лекарь, – Шарль прикусил губу, чтобы не выдать, насколько ему больно. – Вот и скажи.

Роже-младший склонился над его ладонью, изучая порез.

– Такое впечатление… ты как будто за лезвие ножа схватился… нет?

– Почти, – молодой человек осторожно выдыхал воздух короткими порциями. – Жан… мне нужно, чтобы ладонь зажила… хоть чуть-чуть зажила, пока я здесь. Это возможно?

– Пока – это сколько? – лекарский ученик по-прежнему внимательно разглядывал порез. – Рана глубокая. Воспаление, опять-таки, нешуточное…

– Неделя. Максимум – десять дней. Сможешь?

– Попробую, – Жан поднялся и принялся шарить по полкам. – У отца мазь одна была… Прям волшебная, клянусь, чем хочешь. Если не будешь… не будете сильно двигать пальцами и беспокоить рану – за десять дней точно заживёт.

– Я постараюсь, – ответил Шарль, а его бывший приятель с довольным смешком вытащил откуда-то из глубин полки небольшую баночку:

– О, вот она! Давай…те перевязку сделаю.

– Знаешь, что? – только сейчас лейтенант ощутил в полной мере, как он устал. – Можешь дать немного этой мази с собой? Если не жалко, конечно. Чтобы я больше не беспокоил тебя из-за перевязок.

– А? – в первую минуту Жан растерялся даже, но потом кивнул поспешно:

– Да, конечно… Сейчас закончу бинтовать и отыщу какой-нибудь пузырёк ненужный.

– Спасибо, – Шарль дождался, пока приятель густо смажет ему ладонь остро пахнущей субстанцией, а потом тесно перевяжет свежим холстом, и поднялся. – Всего хорошего… доктор.

– Погоди! – Жан засуетился, отмеривая необходимое количество мази, а потом опустил вдруг руки, взглянул виновато:

– Шарль… как же это… мы столько не виделись, а ты снова уходишь… и я даже не спросил, как у тебя дела…

Лейтенант обернулся.

– А разве тебе это нужно? – усмехнулся опять, но на этот раз просто устало. – Но коль спросил… у меня всё хорошо.

– Ты… служишь в мушкетёрах? Мишель говорил, ты был в плаще с лилиями…

– Да, – Шарль кивнул и забрал из рук приятеля пузырёк. – Я служу в мушкетёрах, и у меня всё в порядке. Передавай привет отцу и брату.

– Хорошо, – пробормотал Жан, а в следующий момент в комнате уже никого не было.

Молодой человек вернулся домой и, пользуясь тем, что в нижней зале никого не оказалось, быстро поднялся к себе.

Как и собирался, запер двери комнаты, забрался под одеяло.

От усталости кружилась голова, а рука после перевязки ныла как-то по-особенному свирепо.

Какой чудовищно долгий день, подумал юноша, закрывая глаза; надо срочно выспаться. Иначе он не сможет нормально общаться с матерью и братьями. А ведь с каждым из них приходится играть отдельную роль… и даже уже, наверное, с Пьером… как бы не запутаться…

Уже засыпая, он услышал, как в двери тихонько постучали.

– Шарль, – позвал д’Артаньян-старший, – открой. Или ты спишь?

Сплю, пробормотал молодой человек, хотя брат, разумеется, не мог его услышать.

Оставьте меня в покое, я никого не хочу видеть. Даже тебя, Пьер.

Уж прости.

Шарль не знал, сколько проспал, но, должно быть, долго, потому что солнце вовсю светило в окно.

Чувствовал он себя намного лучше.

Рука практически не болела, да и от усталости не осталось ни следа.

На душе тоже было более-менее спокойно.

По крайней мере, пока.

Юноша оставил постель и, как был в одних штанах, забрался на подоконник. Сел, подтянув колени к груди и, распахнув окно, выглянул во двор.

Наверное, время действительно близилось к обеду, потому что солнечные лучи добрались даже до самых отдалённых уголков двора. Вдалеке шумели деревья, и Шарль подумал с удовольствием, как же он всё-таки любит весну и лето.

Прозрачное голубое небо, яркое солнце, тёплый ветер, река, искрящаяся тысячами брызг – в такие дни даже дышится свободней, и будущее не выглядит излишне мрачным.

Хотя… его будущее ещё вполне приемлемо.

Он жив, относительно здоров, и у родных дела идут, как нельзя лучше. Кстати, о делах… Он ведь так и не разобрал вчера свои вещи и не отдал те деньги, что привёз с собой…

Молодой человек оставил подоконник и стал развязывать тесёмки на дорожных мешках. Первым делом вытащил кошель с деньгами. Он откладывал их весь последний год, но никак не решался передать ни через банк, ни, тем более, с почтой. Конечно, пятьдесят пистолей по сравнению с годовым жалованием лейтенанта – не бог весть какая сумма, но для родных они станут весьма ощутимой поддержкой.