Инга Лис - Истории дождя и камня

В конце концов… разве недостаточно ему было кладбища? Чего он ожидает от посещения дома?

Новой порции мучительных воспоминаний?

Слабой надежды, что, пройдясь по пустым комнатам – там, наверняка, прибрали всё ещё тогда, когда готовили Жака к похоронам, – сделает ещё одну попытку принять смерть друга?

Или, наоборот, окунувшись в эти самые воспоминания, снова сможет вернуться мысленно на две, даже три недели назад, когда Жак ещё был жив, и Шарль мог каждую ночь засыпать в его объятьях?

Нет, невозможно.

Жак погиб, его не вернуть.

И можно бесконечно ходить в кузню, можно даже переселиться к кузнецу в дом, круглосуточно вспоминать запах его кожи и то, как друг целовал его – ничего не изменить.

Необратимость.

И чем скорее удастся принять это, тем лучше.

Юноша стиснул зубы и раскашлялся.

А затем, сделав над собой неимоверное усилие, направился в сторону замка.

Пора переговорить с отцом и начинать готовиться к отъезду.

Не желая ни с кем встречаться, д’Артаньян-младший ускорил шаг и уже дошёл до самого конца улицы, когда его внезапно окликнули.

Погружённый в свои мысли, он услышал не сразу, и Катрин пришлось даже на крыльцо выйти, повторив громче:

– Шарль!

Молодой человек подошёл, улыбнулся невольно:

– Здравствуй.

– Я даже не сразу поняла, что это ты, – девушка улыбнулась в ответ. – Зайдёшь?

– Почему бы нет, – Шарль поднялся на крыльцо, прошёл в дом.

Последний раз он был здесь прошлым летом, когда вернулся в Гасконь, окончив первый курс пансиона. Помнится, выяснил, что Катрин вышла замуж и недавно родила, и пришёл навестить бывшую подружку.

Тем летом у них было несколько мимолётных встреч, но затем две недели, проведённые в обществе Антуана, вкупе с обострившейся чахоткой заставили его напрочь забыть об интрижке с артаньяновской красоткой.

А потом, уже перед самым отъездом, он по привычке остался ночевать у Жака – как ночевал до этого сотни раз, – и тот вдруг поцеловал его…

Юноша мотнул головой, прогоняя несвоевременное воспоминание, уселся на табурет у стола.

– А где твой сын? – закинув ногу на ногу, прислонился к стене.

– Мишель отвёз его к своей матери на несколько дней, – девушка взглянула на него насмешливо. – Он не твой, не переживай.

– Я знаю, – спокойно ответил Шарль, а Катрин досадливо прикусила губу:

– Ну да, ты всегда был осторожен… даже слишком.

А потом подошла, погладила своего гостя по щеке:

– Если честно… я думала, что это из-за него… ты так охладел ко мне.

– Какие глупости ты говоришь, – молодой человек убрал мягко её руки. – Я же уже говорил: у тебя есть муж. Мишель – отличный парень, и я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня проблемы.

– Муж, муж… – Катрин капризно надула губы. – В прошлом году тебя никакой муж не останавливал…

Она безо всякого стеснения уселась к Шарлю на колени, обняла его за шею.

– Скажи честно, – потёрлась носиком о его щёку, – в кого ты влюбился? Я сколько ни думала, сколько ни спрашивала… тебя не видели ни с одной из наших девушек. Только на танцах да на посиделках с парнями…

– Ну почему обязательно должна быть другая? – от прикосновений Катрин в душе всколыхнулось вдруг какое-то полузабытое чувство, однако тут же пропало. Тем не менее, Шарль не стал больше отталкивать девушку. – Могу представить себе, как вы с подругами перемыли мне все кости…

– Это кто-то в Лионе, да? – Катрин вздохнула. – Наверное, какая-нибудь благородная дама… не чета мне…

Ох, уж эти женщины: если что вобьют себе в голову – ни за что не отступятся. И юноша решил подыграть бывшей подружке.

– Это всё в прошлом, – впрочем, ему и лгать не пришлось. – Всё ушло… и не вернётся уже никогда.

– Несчастная любовь… – теперь Катрин смотрела на него уже с искренним сочувствием. Опять погладила по лицу, убрала чёлку с глаз. – Я так и подумала. Ты такой бледный, Шарль… И синяки под глазами, и щёки небритые…

– Ну, – Шарль улыбнулся невольно: наивное любопытство девушки почему-то не вызвало ни малейшего раздражения, – мне в последнее время было не до регулярного бритья.

– Конечно, я понимаю, – она кивнула, продолжая гладить молодого человека уже не только по щеке, но и по шее, забираясь постепенно пальчиками за воротник. – Разбойники… это же так страшно… и Жак погиб… Мне ужасно жаль его. Он хороший был, хоть и ворчал вечно… Ты знаешь, что мэтр Бертран хотел моего Мишеля к нему в подмастерья отправить?

– Да, я слышал, – отчего-то говорить с Катрин о случившемся оказалось совсем просто – словно речь шла о чём-то обыденном. Возможно, потому, что в её словах не было никакого скрытого подтекста, и она ни в чём не обвиняла Шарля. Или это следует расценивать как начало привыкания? – Может, ещё и отправит. Когда нового кузнеца возьмут.

А Катрин вдруг прильнула к нему всем телом, прижалась к губам.

– Если честно, я не хочу больше говорить ни о разбойниках, ни о муже… Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Губы бывшей подружки были мягкими и тёплыми, а волосы пахли какими-то травами. А ещё у неё была высокая грудь и по-прежнему тонкая талия, которую ничуть не испортило недавнее материнство. Юноша хорошо помнил и запах, и то, как любил когда-то касаться этой груди губами.

Однако теперь он снова убедился, что от прежних чувств не осталось и следа. Даже возбуждения, как такового, не было.

Зато вспомнилось вдруг, какими нетерпеливыми были всегда губы Жака, и Шарля мгновенно бросило в горячую дрожь.

Он привлёк к себе девушку, впился поцелуем в горло. Потом скользнул ниже, рванул шнуровку корсажа.

Что я делаю, зачем мне всё это, мелькнуло, а тело продолжало действовать независимо от подобных мыслей. Телу требовалась срочная разрядка, и оно не желало слушать никакие доводы про отсутствие чувств и тоску по умершему другу.

Да и, в конце концов… не он ли сам недавно признавался Пьеру, что единственным, кто заставил его испытать нечто большее, чем плотское желание, стал Жак?

И вот всё вернулось на круги своя.

Его друг мёртв, а он занимается любовью с Катрин, не испытывая при этом не то что каких-либо чувств, но даже, по большому счёту, и особого удовольствия.

Только тоску и острое, болезненное желание избавиться, наконец-то, от напряжения последних недель.

Забыть обо всём.

О нападении, о болезни отца, об Антуане.

О Жаке и о том, что Шарль никогда и никого, наверное, уже не сможет любить так, как любил его.