Инга Лис - Истории дождя и камня

Но вместе с тем, тот факт, что в конюшне, кроме него, никого нет, неимоверно обрадовал, и Шарль неторопливо расседлал коня, налил ему свежей воды. А когда Ворон вдоволь напился, проверил его копыта и, взяв пучок соломы, принялся тщательно вытирать взмыленные бока.

Конь благодарно тыкался ему в плечо мягкими губами, а молодой человек водил неторопливо соломой по его крупу и всё пытался составить примерный план действий на остаток дня.

Сначала, конечно, он вернётся домой и напишет письмо Пьеру. Как и обещал. Потом придётся доложить о своём приезде де Тревилю, но в этом визите есть свой плюс, потому что по дороге можно будет отправить письмо брату. Пока ещё в отношении корреспонденции не начала действовать военная цензура.

Затем – улица Нёв-Монмартр. Баня, и только баня, какие бы поручения не вздумал дать ему капитан. Потому что за десять дней дороги Шарль так пропитался потом и пылью, что стал сам себе противен.

А вот после того, как он вернёт себе человеческий облик, можно будет отыскать Атоса, Портоса и Арамиса и пригласить их поужинать. А заодно выяснить последние новости о предполагаемой осаде Ла-Рошели. Ну и, напоследок, конечно, проверить караулы. Пусть мушкетёры видят, что их лейтенант вернулся, и не расслабляются.

Примерно как-то так.

Но потом гасконец вздохнул и прислонился к стойлу.

Стоп, сказал сам себе, ты опять лукавишь. Можно подумать, весь этот месяц и особенно по дороге обратно ты думал исключительно о караулах или об осаде дурацкой гугенотской крепости. Да ты даже о поручении кардинала забыл, хотя оно, как раз, может стоить тебе жизни.

Нет, ты думал о Жаке д’Эстурвиле – неужели и сейчас станешь оттягивать вашу встречу под какими-то смешными предлогами?

Нет, не стану, но может… уже и говорить не с кем?

Может, за этот месяц кадет действительно перевёлся в другой полк?

Или вообще уехал домой?

Нет, вряд ли.

Конечно, Шарль очень плохо знает мальчишку, но сам же рассказывал Пьеру, что упрямства и храбрости тому не занимать, а это значит…

Он ждёт моего возвращения, и нам всё равно придётся объясниться.

А я чертовски боюсь этого разговора.

Ладно, сказал себе лейтенант, возвращаясь к прерванному занятию, поживём-увидим. В конце концов, время до завтра ещё есть.

…

Однако Шарль снова ошибся.

Не успел он закончить с конским крупом и перейти к ногам, как двери конюшни распахнулись, и на пороге возник д’Эстурвиль – растрёпанный, без шляпы и в расстёгнутом камзоле.

– Д’Артаньян! – произнёс он, улыбаясь во весь рот. – Чёрт, вот как чувствовал, что застану вас именно здесь!

Гасконец выпрямился и медленно обернулся.

– Здравствуйте, – сказал, искренне надеясь, что его голос звучит ровно. – Вы караулили меня, что ли?

– Почти, – как Жак ни старался, а всё не мог согнать улыбку с лица. – Вы же на месяц уехали – это все знают. Вот я и подсчитал примерный день вашего возвращения…

Он запнулся, а потом взглянул растерянно:

– У меня очень дурацкий вид, да?

– Немного, – юноша позволил себе улыбнуться краем рта. – Но вам идёт.

Д’Эстурвиль хмыкнул, однако затем вдруг стал совершенно серьёзен:

– Пускай. Главное, что вы вернулись.

Помолчал и всё-таки добавил, не сводя глаз со своего командира:

– Я… еле дождался, честно. Мне всё казалось, что этот месяц никак не закончится.

Шарль не ответил. Едва только кадет появился на пороге, он запретил себе даже двигаться, потому что чувствовал: ещё чуть-чуть, ещё одна такая улыбка или, не дай бог, прикосновение – и он потеряет над собой контроль.

Смотрел на молодого лионца, чувствуя, как в глубине души зарождается какой-то тёплый, трепещущий комок и волной разливается по всему телу.

Он вдруг ясно понял, до чего же соскучился.

Понял, что действительно уже давно думает именно о своём протеже, а не о Жаке из Артаньяна, на которого тот так удивительно похож.

И вместе с тем, он совершенно не ожидал, что настолько обрадуется мальчишке.

И близко не подозревал, что желание прикоснуться к нему, пусть даже под самым смехотворным предлогом, окажется таким мучительно-непреодолимым.

Так нельзя, приказал он себе, остановись немедленно, а д’Эстурвиль в этот момент взял его за руку, перевернул её ладонью кверху.

– Я вижу, ваша рана уже зажила? – погладил осторожно по свежему шраму. – Если честно… я ведь думал извиниться перед вами за неё да так и не собрался…

Шарль не ответил, но и руки не убрал: просто не нашёл в себе сил.

– Как вы съездили? – спросил между тем кадет. – Дома всё в порядке?

– Да, – и хотя гасконец наконец-то высвободил руку, ощущение прикосновения горячих пальцев собеседника осталось. – Благодарю вас, поездка удалась.

– Родные, наверное, соскучились по вам, – д’Эстурвиль не спросил, а произнёс это скорее утвердительно. – Знаете, я вот всего несколько месяцев, как уехал из Лиона, а с удовольствием навестил бы дядю.

– Учитывая, что скоро начнутся военные действия, вас никто не отпустит, – Шарль с облегчением ощутил, что близость молодого человека уже не вызывает такого напряжения. Они просто болтали, словно и впрямь были приятелями. – Но вот после… после вы вполне можете рассчитывать на недельный отпуск.

А Жак вдруг перестал улыбаться.

– Д’Артаньян, – сказал совершенно серьёзно, – только мне кажется, что мы с вами вот говорим, говорим, да всё не о том?

– Может быть, – лейтенант усмехнулся невольно, потому что и сам думал так же. – И что же такого важного вы хотите мне сказать?

– Что я соскучился, – д’Эстурвиль вдруг притянул его к себе. – Я даже представить себе не мог, что это будет… так мучительно – целый месяц не видеть вас.

Шарлю не хватило всего мгновения, чтобы отреагировать нужным образом. А в следующий момент он уже почувствовал на своих бёдрах ладони кадета – показалось, их прикосновение обжигает кожу даже сквозь ткань штанов.

– Нет, – это слово было единственным, что он успел произнести.

– Да, – Жак склонился к нему и поцеловал.

Его глаза оказались совсем близко – светло-зелёные, усеянные мелкими медовыми точечками. Глаза улыбались, а губы продолжали мягко, даже нежно касаться губ Шарля.

И юноша не выдержал – обхватил лионца за шею, стал отвечать.

Какое-то время они целовались – жадно, торопливо, только сейчас поняв окончательно, насколько их тянет друг к другу.

Кажется, Жак прокусил Шарлю губу, потому что поцелуи гасконца вдруг стали оставлять на его лице и шее кровавые следы.

Кажется, у Шарля случился оргазм, словно у подростка, ещё не умеющего контролировать собственное тело. Пропало дыхание, а с губ сорвался тяжёлый, судорожный стон.

Он едва сумел сделать над собой усилие, оттолкнул кадета: